бабочках косынка.
'Что это я сегодня дураком каким-то, все меня радует', – подумал Скворцов.
Вестибюль был как вестибюль, мрачноватый, с трещинами на неровных, давно не беленных стенах, но ему и этот вестибюль нравился необычайно. И столик в углу – маленький, треугольный, застланный корявой какой-то тряпочкой, и голубые от синьки занавесочки, косо на каждом окне, и ядовито-розовая вата между рамами. Беспокоясь от счастья, не зная куда себя приткнуть, он стал читать застекленное объявление в багетной рамке. Это оказались 'Правила соцсоревнования работников гостиницы 'Золотой луч'. А он и не знал, что она так называется, – все знали гостиницу просто как 'деревянную'. Правила были подробные, минут на десять внимательного чтения. Каждый пункт четко оценивался в очках. За участие в художественной самодеятельности начислялось 15 очков, за пользование библиотекой – 8 очков, за вежливость и культурное обращение с проживающими – тоже 8 очков. На последнем месте стояло: 'Борьба с клопами – 5 очков'.
В вестибюль, весело гремя ведрами, вошла Катя с глазами как промытые окна. Вошла и обрадовалась:
– Здравствуйте, товарищ майор! Вы за Ромничевой Лидой? Она примываться пошла.
– Слышал.
– А мы вас ждали-ждали, заждались. Давно не были. Девки говорят: посмеяться охота, хоть бы майор тот приехал, с зубом. Скукота у нас, с майором хоть посмеешься.
– Больно мало у вас за клопов начисляют!
– Каких клопов?
– А вот. – Он показал на последний пункт правил. – Не читала?
– А ну их, мы и не смотрим. Шестьсот метров норму дали, а тряпок не дают, своими тряпками работаем. У меня последние кончились, старым триком мою, а он не трет, хоть зубами грызи. А клопов на той неделе наметила кипятком шпарить. Да и нет их у нас, один-два когда выползет.
– Ну, а с участием в самодеятельности как у вас?
– Ничего, танцуем.
– Ну, танцуйте, я приду проверю. Дело нешуточное – пятнадцать очков! На одном клопе этого не заработаешь...
– Все шутите... А я с вами, товарищ майор, серьезно мечтала побеседовать. По личному делу.
– Валяй беседуй.
– Любит тут меня один, не так, чтобы очень красивый, но самостоятельный. Пожилой, лет тридцать. Расписаться просит. Идти мне за него или как?
– Или как.
– Ну вот, опять шутите. Я сама посмеяться не против, но тут дело такое... Судьба всей жизни. Надо отнестись ответственно. А вы его знаете, что не советуете?
– Нет, я тебя знаю. Спрашиваешь, идти ли, значит, не любишь.
– Все про любовь говорят, товарищ майор, а я и не знаю, что за любовь за такая. Может, выйду, там и полюблю? Как вы думаете?
– Я тебе, Катя, сказал, как думаю.
Катя зарумянилась и тихонько проговорила:
– Не в молодости счастье. Я бы за такого, как вы, пошла. Ничего, что пожилые, а легкие. Весело с вами.
– Спасибо, Катюша, на добром слове. Я в некотором роде женат.
– Да я не к тому, я просто к примеру. Бывают и пожилые, а веселые. А мой-то не так пожилой, как вы, а скучный. В ухе ковыряет. И говорит больно уж нудно. Слушаю его, и все мне кажется, будто это торжественная часть.
– Умница! Не иди за него. Он тебя заговорит до смерти.
Катя покачала ведром.
– Спасибо, товарищ майор. Учту. А теперь бежать надо мне.
Убежала. 'Милая эта Катя, – думал Скворцов. – Ну до чего же милая! Любят меня женщины, а за что? Пустой я человек, вот за что они меня любят. Пустой, легкий'.
И вдруг он спиной почувствовал, что счастлив. Так и есть: обернулся, за спиной у него стояла Лида Ромнич в халатике, худая, загорелая, с полотенцем через плечо. Волосы на висках мокрые, а серьезные серые глаза так и ложатся в душу.
– С добрым утром.
– Здравствуйте.
– Я веселый, я счастливый, меня женщины любят, – скороговоркой произнес Скворцов. – Едем? Я за вами. Машина, Тюменцев – все в порядке. В машине три бутылки квасу, у Ноя достал. Предупреждаю: в поле будет жарко.
– Я не боюсь. Сейчас иду, только оденусь.
– Жду. Жду!
Он подошел к окну. Зеленый газик стоял на солнце и, наверное, уже накалился. У руля сидел Тюменцев, пушистый, серьезный до невозможности, а на стуле у крыльца раскинулась в утренней истоме Клавдия Васильевна. Вертя ногой в красной босоножке, она беседовала с Тюменцевым.
– Игорек, и до чего же вы серьезные, просто даже странно. В такие годы и такие серьезные. Разве можно?
– Это я от вас уже слышал, – мрачно отвечал Тюменцев. – Нельзя так много говорить и все одно и то же...
Клавдия Васильевна помолчала, встала со стула и, поигрывая бедром, медленно двинулась к машине.
– А что это, Игорек, ваш майор все сюда, к этой Лиде, как ее, похаживает? Может, муж они с женой, а?
– Нет.
– Просто так, характерами сошлись?
Тюменцев молчал. Майора Скворцова он любил слепо, преданно, целиком. Он не должен был позволять... Он мысленно подбирал в уме ответ уничтожающий.
– Вы... – начал он, но не докончил.
Клавдия Васильевна подошла вплотную к машине и положила на горячий капот свою большую грудь и голые круглые руки.
Тюменцев незаметно нажал кнопочку у окна.
– Ой! – вскрикнула Клавдия Васильевна и подскочила.
– Что с вами, Клавдия Васильевна?
– Будто меня в сердце током ударило! Нет, правда!
– А я думал, вас фаланга укусила.
– Ой, не говорю! Не люблю фалангов этих, ужас! Вчера одну на пороге видела: белая, страшная, мохнатая, как покойник. Ночью не сплю, все боюсь, что она в постель ко мне заберется! Думаю, заберется, а мне тут же конец, потому что сердце у меня больное и очень я их ненавижу.
Клавдия Васильевна, говоря, опять стала приближаться к машине... Тюменцев ждал, собранный, как кошка перед прыжком. Она оперлась грудью о капот... Тюменцев нажал кнопку.
– Ой, мои матушки! – взревела Клавдия Васильевна. – Да это машина твоя, Игорь, током шибает! Что ж ты за ней не смотришь?
– Остаточное электричество. Токи Фуко, – важно сказал Тюменцев.
– Да ну тебя к богу с твоими токами.
Клавдия Васильевна обиделась и ушла в дом. В вестибюле она увидела Скворцова.
– Здравствуйте, товарищ майор! Что же не у нас остановились?
– Дали в каменной.
– У нас лучше, – подмигнула Клавдия Васильевна. – Женского полу больше.
– Вашего полу везде хватает.
– Ну, вот я и готова, – сказала, входя, Лида Ромнич.
