Мы уселись за скользкий деревянный стол. Жюльет Греко направилась к нам с бутылкой.
– Мы не заказывали вина, – сказала я без особой уверенности – уж очень решительно она поставила перед нами божоле.
– Ничего больше нет. Кофеварка с утра сломана. – Она сдвинула на другой конец стола липкие чашки и тарелки с окурками. Клошар взял зубами стакан, склонил голову набок и высосал остатки вина.
– Еще, – потребовал он.
Жюлет Греко глядела на него с жалостью:
– Допился, бедняга, до паралича, теперь только ногами болтает. Киньте ему эту банку, пусть развлекается. Сорок франков. – Она взяла деньги и вернулась за стойку. Тишину и неподвижность кафе нарушала поскрипывавшая на сквозняке дверь сортира. Она плавно приоткрывалась, на мгновение являя нашему взору заляпанный клозет, затем лениво, словно со вздохом облегчения, захлопывалась.
– Знаешь, почему люди курят? – Он порылся в карманах. – Им кажется, что они несут свет, пусть он освещает лишь кончик их носа… горячая точка света и тепла в этом б… мире. – Спичек не было. – Мне даже курить не хочется. – Он разломил сигарету. – И не введи нас во искушение.
– Ты бросаешь курить?
– Не окурки меня искушают, но смерть. Я думал, почему так, – оказалось, все очень просто: смерть – следствие греха, а грех притягателен. Забыл тебе сказать – она меня преследовала.
– Эва? – удивилась я такой перемене: до сих пор Михал бегал за Эвой, умоляя встретиться и поговорить.
– Нет, Эва порой приходит ко мне во сне и глядит огромными глазами цвета пиццы. Меня преследовала голова, череп – тот, из вертящегося фонтана у Бобур. Я проходил там много раз, и ничего… разбрызгивая воду, кружились пластмассовые кубики, рты, шляпы, череп. А вчера я шел в библиотеку и почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся и увидел его – он старался не выпускать меня из виду.
– Михалик, череп в фонтане у Бобур всегда вертится, это твои фантазии.
– Но он упрямо поворачивался именно ко мне. Он следил за мной, я слышал его голос. Ты, конечно, скажешь, Шарлотта, что у меня галлюцинации… плеск воды, шум ветра – возможно, но вода в фонтане не смогла бы сказать моей голове: «Живой, значит – еще не умер».
– А череп из нашего холодильника никогда тебя не преследовал? – Я подлила Михалу вина.
– Череп Томаса в холодильнике – это наш домашний череп, он не считается, это все равно как если черный кот перебегает тебе дорогу в собственном доме. Ничейный кот на улице – другое дело.
Стакан выскользнул у клошара изо рта и упал на пол.
– Небьющийся, специально для меня купили, – похвастался он.
– Он бросает стакан, когда хочет поболтать с клиентами, – отозвалась из-за стойки Жюльет Греко, подводя черной тушью глаза.
Михал поднял стакан и поставил его перед клошаром.
– Хотите еще вина? – спросил он старика, который не сводил глаз с нашей бутылки.
– Угу, – толкнул тот в ответ стол. Оживившись, он замахал ногами и вдруг закричал по-русски: «Bystro, bystro!», торопя Михала, который наполнял небьющийся стакан.
– Где вы научились? Прекрасное произношение, – восхитился Михал.
Старик залпом выдул божоле и облизнулся:
– Пока меня не парализовало, я был русским, теперь я клошар. За это «bystro» мне наливают, потому что не понимают, что это значит, и просят объяснить. Я рассказываю, что после поражения Наполеона голодные русские солдаты шатались по Парижу и, желая побыстрее поесть и выпить, кричали официантам в кафе: «Bystro! Bystro! Еще бутылку!» Отсюда название «бистро» – быстро поесть, быстро выпить.
– Заказать вам еще? Шарлотта, у тебя есть деньги? – Михал высыпал из кармана мелочь.
Клошар, увидев, что мы не решаемся потратить на него последние франки, исполнил свой коронный номер. Прислонившись парализованным туловищем к стене и размахивая ногами, он пискляво затянул:
– Расцветали яблони и груши, один, два, три, расцветали…
Я положила на стойку монеты. На прощание Жюльет Греко взмахнула накладными ресницами. Михал закинул в кафе банку, и мы бегом успели на последний поезд метро в 0.35.
Томас закончил свою кандидатскую, перестал ходить в библиотеку и институт. Сделал в мастерской, кухне и ванной генеральную уборку. Он сунулся было со щеткой и ведром в коридор, но там столкнулся с разъяренной мадам Аззолиной.
– Это еще что за новости? Вы первый, кто недоволен тем, как я мою лестничную клетку!
Томас ретировался, уверяя консьержку, что просто в восторге от ее методов уборки и просит принять выражения почтения и восхищения ее талантами. После чего мы целую неделю спотыкались о демонстративно растраченные по всей лестнице ведра, сунутые между поручнями щетки и прочее снаряжение мадам Аззолины.
Ксавье уходил по утрам в столярную мастерскую, Михал – в Бобур. Томас помогал мне с покупками и готовкой.
– Чеснок мелко порезать, почистить две луковицы, – диктовал он, глядя в кулинарную книгу.
– Какие скучные все эти рецепты, – вздыхала я, помешивая в кастрюле бульон с сыром и вымоченными в белом вине грибами.
– Вовсе нет. – Томасу нравилось замешивать тесто для пиццы. Он лепил человечков и украшал их ломтиками помидора. – Лук, например, – мистическое растение. Подумай о тех, кто исповедует святой лук, их в Париже четыре тысячи. Основателю секты было видение бессмертной природы лука. Если каждый год подрезать зеленые отростки, жизнь лука будет вечной. То же самое произошло бы и с мужчинами, согласись они кастрировать себя, вместо того чтобы зря расходовать жизненную субстанцию. Несложная хирургическая операция, в результате которой происходит спиритуализация сперматозоидов, а кастрат обретает вечную жизнь по образу и подобию с отрезанными перьями лука. Если, конечно, он обратится в луковую религию. Какая простая и гениальная аналогия! У тебя красивые руки, Шарлотта, передай их красоту супу.
– Приготовить из них бульон? – Я бросила в кастрюлю порезанную петрушку.
– Это метафора. Красивый бульон – это вкусный бульон, красота твоих тонких рук должна алхимическим образом превратиться в аромат прозрачного супа. Можно попробовать? – Томас взял у меня нож. Положил в рот кончики моих пальцев. – Лук, петрушка, – сцеловывал он остатки фарша. – О, вот твой вкус, под ногтем.
Суп закипел, и, пытаясь его спасти, я вырвала руку. Томас старательно вытер залитую плиту.
Закурлыкал звонок.
– Wer ist das?[30] – крикнул он, выжимая полотенце.
И смутился:
– Что я несу… Кто там? – повторил он по-французски.
Потеряв терпение, человек на лестничной клетке пнул ногой державшуюся на честном слове дверь. Томас пошел открывать.
– Ногами обязательно? Дверь выбьешь.
Михал не обращал на него внимания. Он бросился к подиуму и извлек из-под пледов тетрадь:
– Есть! Не пропала. – Тут он вспомнил о Томасе. – Я ключ потерял, думал, вы не слышите. Простите. – Он завернулся в одеяло с головой и замер. Мы с Томасом пообедали, а он продолжал сидеть неподвижно.
– Что с ним, он спит? – спросила я шепотом.
Томаса странное поведение Михала не беспокоило.
– Не мешай ему, он тренируется в могилу. Займемся лучше твоими картами. Фокусник, Смерть и Дурак. Ты удивлялась, почему ни в одной книге о таро об этом не говорится. Вероятно, потому, что эта деталь практически незаметна. Она окажется важной, если мы обратимся к довольно древней традиции, в которой повторяется этот мотив.
Смерть хромает – ничего удивительного, ведь скелет легко рассыпается на части и теряет кости. Но почему хромают на правую ногу Фокусник и Дурак? Первая и последняя карты. Начало и конец, но чего именно? Чего-то, случившегося в начале, чей конец будет в конце. Думаешь, ерунда? – Томас перестал
