изображенные на них фигуры выходят за черную рамку, «кадр» arcanum. Ни в одном другом таро нет ничего подобного – Ксавье целый месяц рылся в альбомах по искусству Средневековья, Возрождения, барокко. Везде солидные рамы, и ни одна живописная фигура их не переступает.
Думаю, объяснение следует искать в другом месте. Вторая карта марсельского таро, Папесса, соответствует букве «бет», а XXI, Мир, – букве «тав». Многие еврейские слова начинаются с «бет» и заканчиваются «тав», но лишь одно из них является особым, самым важным, лежащим в основе сотворения мира. «Берешит», то есть «вначале», слово, которому в каббале посвящено немало размышлений. Автор таро, видимо, знал, что все буквы Торы написаны обычно, кроме первой буквы первого слова. «Бет», с которой начинается «берешит», – крупнее остальных букв Пятикнижия. Вторая буква еврейского алфавита – «бет» (Папесса) и «тав» – последняя (Мир), другими словами, от сотворения мира до его неминуемого конца. Но таро – круг, мир возродится, созданный заново созидательным «бет». Возродится, замкнутый в круговом цикле, пройдя через созидающий и смертоносный огонь. Гераклит символически представил эту животворящую энергию, из которой соткан мир, в виде огня. Огонь, свет, жизнь. Каждый цикл, закончится космическим пожаром, уничтожающим, но и очищающим espirosis. Уничтожение этого лучшего из миров и его возрождение, вечный круг возвращений, в которые верили Гераклит, Ницше и многие другие, записаны в таро. Первая карта, Фокусник, буква «алеф» – и предыдущая карта (0), Дурак, буква «шин» – составляют на иврите слово «огонь».
Я думал, что когда не смогу уже больше терпеть, то покончу с собой. Однако для этого необходимо желание, огромная воля – раздобыть таблетки или бритву, подойти к окну. Самоубийство требует подготовки, времени, а стало быть – будущего. Есть нечто худшее, чем самоубийство, безнадежное отчаяние, словно оцепенение во времени, в соленых слезах жены Лота.
Ксавье не хотел рисовать серое пятно Бога, а я не хочу Богу молиться. Как можно молиться ему, если Он есть страдание, а я страдаю? Чтобы понимать боль, нужно ее почувствовать, а не наблюдать. Наблюдение – лишь сочувствие. Бог требует участия в страдании, то есть сущности Бога, а не жалости: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе». Нужно пережить эту боль внутри себя. Тогда не останется места ни для чего другого, кроме страдания и Его лица, искаженного болью. И иметь мужество встретить Его лицом к лицу, а не лицом к святому, ностальгическому образку. Посмотреть друг другу в глаза или узреть глазницы пустоты.
– «Голуаз» без фильтра, пожалуйста.
Зеркало над стойкой запотело, помутнело. Обратный путь наверх, на Бланш. Дождь, ветер, апрельская погода. Куртка протерлась, ботинки промокают. Самоубийство, самоубийство, это не проблема. Христос совершил самоубийство, только чужими руками. Свои собственные он дал прибить к кресту – мол, не его в том вина. Что за ерунду я выдумываю… но что можно думать о смерти, настоящей, не нарисованной, как в таро? Смерть и Дурак хромают на правую ногу.
Шарлотта, не буду нарушать ваши игры в решение эзотерических загадок историей о правой ноге Декарта. В ночь с 10 на 11 ноября 1619 года ему приснился сон, первый из трех, после которых он сформулировал принципы рациональной философии. В ту ночь, во сне, на философа навалилась такая слабость, что он едва мог продвигаться по улице. Чтобы не упасть – вдруг налетел сильный ветер, – продвигался согнувшись, держась за стены и прихрамывая. Правой стороной тела овладела странная немощь,
У Габриэли склероз, она забывает, где назначила встречу. Томас уедет и забудет обо мне – тоже своего рода склероз. Михал занят только собой, гуляет в одиночестве или сидит, забравшись под плед, забыв обо всем на свете, кроме сигарет. Ксавье неприкасаем. Раньше он впадал в ярость, когда его отвлекали от рисования карт, теперь просто не реагирует. То увеличивает, то уменьшает свое таро, пишет с его помощью дневник. Каждую ночь рисует одну вымышленную карту от себя, символизирующую прошедший день, уходящую ночь. Забросил все свои обязанности – счета, налоги, стопку документов, которые нужно регулярно заполнять, высылать, платить, чтобы насытить парижских чиновников. Под кроватью обнаружились старые письма, даже не вскрытые, среди них – просроченный счет за электричество. К счастью, я успела оплатить его прежде, чем нам отключили свет. Напоминания, предупреждения, наконец, самое последнее предупреждение судебного исполнителя, требующего квартплаты, затем его неожиданный визит. Я отдала норковую шубу и пятьсот франков. Он ушел, но вдруг снова вернется? Я рисую возле Бобур портреты по восемьдесят франков. Михал иногда приносит откуда-то деньги. Кто кому платит и за что? Ксавье Михалу за позирование, Михал нам за угол для ночлега. Мы сдаем Томасу квартиру, он дает раз в две недели чек на тысячу пятьсот франков, к тому же покупает еду.
– Габриэль только что ушла. – Томас паковал чемодан. – Она ждала два часа. – Швейцарец сосредоточенно складывал полотенца. – Ты очень бледная, что случилось?
– Не знаю, каждый месяц такое кровотечение, может, у меня там рана? – И я закрылась в ванной. Отвернула медный кран. Посмотрела в зеркало – зубы чистые. Закрыла воду и побрела в спальню.
Пришел мокрый Михал. Не снимая куртки, не вынимая изо рта влажной сигареты, уселся за стол и принялся рассматривать покрытую разными оттенками серого палитру Ксавье.
– Приглашаю вас завтра утром в Ле Мазе. – Томас закончил увязывать пачки с книгами.
– Завтра я хочу выспаться, а после обеда провожу тебя на вокзал, – сонно сказал Михал.
– Шарлотта, ты ложишься? – удивился Томас. – Не посидишь еще с нами? Я приду пожелать тебе спокойной ночи.
– Спокойной ночи. – Я нырнула в мягкую постель, словно в бассейн с сапфировой, нагретой солнцем водой.
Мы просидели в Ле Мазе час. На прощание Ксавье подарил Томасу специально для него нарисованную карту таро. Серо-синий фон, посередине красная полоска.
– Это твой архетип, – объяснял он. – Симметрия, ты симметричен, находишься посреди всего, что тебя окружает.
– Я симметричен? Относительно чего?
– Себя, нас. Помнишь, ты рассказывал историю о драконе и ангеле, которые друг с другом сражаются, но также друг друга и охраняют? Эта красная черта – рана дракона или огненный меч ангела.
– Этот багряный цвет и в самом деле напоминает мне шрам.
– И правильно, Шарлотта, симметрия зарубцевалась, из нее показалась жизнь – рана и смерть – подсыхающий шрам. – Глаза у Ксавье блестели. Он сунул трясущиеся руки в карманы. – Ты, Томас, уходишь в монастырь. Глядя на эту карту, вспоминай, что ты симметричен по отношению к себе, к Богу, к Его образу, подобию и тени.
Томас вложил карту в блокнот с адресами.
– Жизнь, смерть, преходящая симметрия, – перечислял он. – Знаете, что значит «мазе»?
– Кафе, пассаж от улицы Сент-Андре дез Ар до бульвара Сен-Жермен. Что еще? – вспоминала я.
– По-арабски, по-еврейски слово «мот», «мат» означает «смерть». «Мазе» – значит «мертвый».
– Хочешь сказать, что прощаешься с нами навсегда? – Меня нервировала невозмутимость Томаса, напротив которого сидел донельзя взвинченный Ксавье.
– Вовсе нет, приезжайте ко мне. В монастыре есть гостевые комнаты, я буду вам очень рад.
Ксавье пошел заказать еще пива.
– Ты, святой, начинаешь новую жизнь. Бывшая любовница с мужем должны навещать тебя в монастыре. Неплохая шутка, я бы с удовольствием съездила тебе по морде.
– Я не начинаю, Шарлотта, новую жизнь, я заканчиваю старую. Пощечина стала бы окончательным завершением моего пребывания среди вас. Пощечина – хорошее начало сцены в фильме.
Я поставила свой стакан, расплескав пену.
В Ле Мазе вошел Брайан.
– Мы к вам! – крикнул он, помогая Ксавье нести бутылки. – Один стаканчик – и пойду играть. – Он положил на стул гитару.
– Без пятнадцати двенадцать, я побежала в Бобур. – Я допила пиво. – Сейчас начнут подходить туристы. – Я встала и взяла со стола папку с бумагой.
Томас встал, несколько раз поцеловал меня и на мгновение прижал к себе:
