Михайловна. Она давно искала случая видеть Надежду и невзначай нашла ее в этом доме, умела завлечь ее в разговор, заинтересовать ее, не давая знать, кто она сама. Надежде понравились ее тон, образованность, ум, приветливость: она влеклась к ней, как птичка в пасть удава. Князь, избегая гласной сцены, отыскал Марию Петровну и просил ее, ради бога, увезти Надежду домой; но это было невозможно: надлежало оставаться несколько времени. Кемский, терзаемый самыми мучительными чувствами, стал за стеклянною дверью и наблюдал, что происходит в зале. Алевтина рассказывала Надежде что-то забавное и приятное. Простодушная княжна, слушая ее внимательно, смеялась от души. В противоположном конце залы сидела Китти и с выражением злобы и бешенства на лице смотрела в лорнет на Надежду. Подле нее сидела жена Платона, погруженная в грустную думу, а сам Платон стоял позади стула сестры, посматривая на Надежду, наклонился и говорил что-то сестре на ухо: его замечания производили на устах Китти ядовитую улыбку. Надежда была словно жертва, привязанная очарованием к столбу и служившая целию тупым стрелам свирепых дикарей. При первой возможности Мария Петровна подошла к Надежде и сказала ей, что отец ее хочет ехать домой. Кемский видел, как Алевтина уговаривала их остаться еще несколько времени, как Надежда извинилась; наконец Алевтина, видя ее непреклонность, простилась с нею, обняла ее; они поцеловались. Удар кинжала в сердце не мог бы поразить Кемского так, как это лобызание невинности, добродетели и простодушия с пороком, злобою и коварством. Надежда вышла из залы и подала руку отцу с словами:
– Как мила эта дама, с которою я познакомилась! Жаль, что я не знаю, кто она!
– Узнаешь! – сказал Кемский голосом, который привел ее в трепет.
Она взглянула на отца, увидела, что он бледен, смущен, расстроен, вообразила, что он нездоров, и спешила отправиться домой. В другой комнате должно было дожидаться Марии Петровны, которая заговорилась между тем с хозяйкою. Кемский горел нетерпением бежать из этого дому, как будто за ним гнались неприятели. Надежда молчала, робко посматривая на отца. Вдруг раздался за ними громкий голос Платона Элимова:
– Не дивитесь, что он, увидевши вас, бежит отсюда! Вообразите, он имел дерзость привести в порядочный, благородный дом свою побочную дочь! И после этого вы спрашиваете, почему мы с ним расстались? Вот добродетели волтеровского века!
Терпение Кемского лопнуло; он оборотился, чтоб дать ответ, но, к счастию, увидел пред собою Вышатина с сестрою:
– Владимир Павлович! – сказал он с выражением сильнейшего негодования. – Вы знаете меня, знаете, с кем я сюда приезжал и почему бегу из этого дому. Вам предоставляю оправдать меня перед хозяином! – Сказав эти слова, он поспешил с Надеждою и Мариею Петровною из дверей, сел в карету и велел гнать что есть силы.
Дорогою открыл он Надежде, что она сидела подле виновницы ее сиротства и всех бедствий ее родителей. Надежда узнала в эту минуту все подробности страданий своего отца и злобы его родственников, узнала, что на щеках ее горели поцелуи губительницы ее матери!
Ночь была ненастная и бурная, ветер выл, дождь и град били в окна кареты. Князь завез домой Марию Петровну и отправился на Выборгскую сторону, но Воскресенский мост был разведен, и он должен был дожидаться в карете. Надежда, испуганная и встревоженная неожиданным случаем, не говорила ни слова, прижалась в угол кареты и уснула от утомления. Кемский долго не мог прийти в себя. В тумане, окружавшем его, чудились ему страшные видения, они рассеялись при первом свете утренней зари, и ангельский лик Наташи с улыбкою утешения на устах затрепетал пред усталыми его веждями.
– Готово! – закричал мостовой унтер-офицер; карета полетела по мосту, и мечты исчезли.
По удалении Кемского Вышатин, огорченный и раздраженный до крайней степени, пошел за Платоном Элимовым, но этот гнусный человек, по благому обычаю всех дерзких подлецов и трусов, искал спасения в бегстве. Вышатин громогласно объявил хозяину и хозяйке о причине удаления князя и поспешного бегства Платона, рассказал в коротких словах историю своего друга и просил всех и каждого из присутствующих стараться о разглашении истины, для оправдания добродетели и обличения порока. Все слушали его со вниманием, как обыкновенно слушают всякую скандал„зную историю; но действие пламенной речи не соответствовало его намерению и ожиданию: половина присутствующих не поняла его, другая нашла, что рассказ Платона Элимова вероятнее и интереснее, и на другой день неприятная для Кемского сцена разошлась по городу в тысяче разных изданий, с переменами, опущениями и прибавлениями. Вышатин, выведенный из терпения, изменил в сем случае всегдашнему своему благоразумию и осторожности и наделал другу своему более вреда, нежели сколько мог сделать пользы.
Платон не унялся этим уроком: напротив того, хотел оправдаться дерзостью и бесстыдством, старался везде встречаться с Кемским и его дочерью, смотрел на нее с гордостью и презрением, смеялся в глаза дяде. К довершению своих преследований вздумал он поселиться подле них, чтоб измучить, истерзать их своим беспрерывным присутствием. Вышатин, узнав об этом, поклялся, что проучит негодяя, хотя б это стоило ему собственной его жизни.
Кемский увидел себя в самом неприятном, в самом тягостном положении. Дочь его, жившая сиротою в довольстве и спокойствии, сделалась ныне предметом клеветы и жертвою злодеев. Друг его, Вышатин, подвергался самым жестоким неприятностям. А Ветлин! Счастье, что его не было в Петербурге: он не кончил бы добром с Элимовым. Алимари видел недоумения и страдания своего друга и старался ободрить, успокоить его своим участием, но не успел в том. Наконец подал он ему совет уклониться от своих врагов, оставить Петербург на несколько времени, и если нужно ему жить здесь, то воротиться не прежде замужества своей дочери. Эта мысль понравилась и князю, и Вышатину, и Надежде, которая терзалась страданиями отца своего более, нежели он сам. Кемский решился исполнить давнишнее свое желание – отправиться в симбирскую свою вотчину и провести там лето. Ветлина ждали с часу на час. Кемский оставил письмо к нему у Вышатина: извещал его о своем отъезде, просил взять отпуск и ехать к нему; говорил, что, в ожидании его, останется несколько времени в Москве… Всего труднее была для Кемского разлука с любезным ему Алимари.
– Увижу ли вас еще в этой жизни? – говорил он, прижимая старца к своему сердцу.
– Это известно богу, – отвечал Алимари, – с радостью увиделся бы я с вами еще раз, но если этого не случится, утешьтесь мыслию, что в то время, когда вы вздохнете о разлуке со мною, буду я у Антигоны и детей моих. Там мы увидимся наверное!
Москва
LIX
Надежда в этих обстоятельствах охотно оставила Петербург; жаль ей было только, что свидание с графинею Лезгиновою отлагается на долгое время, и еще, что разлука с Ветлиным продолжится сверх обыкновенного, но все эти сожаления заглушались мыслию, что спокойствие отца зависит от ее доброй воли.
Чрез месяц после неприятной сцены с Элимовым были они уже в Москве. Надежда нашла там еще более пищи своему сердцу и воображению, нежели на берегах Невы. Переселение ее в Петербург произошло так внезапно, посреди таких сильных душевных волнений, что она не могла ни подивиться северной столице, ни насладиться ею. В Москве было иное: она приехала туда довольная, спокойная, счастливая. Видеть Москву было давнишнее ее желание. Воспитанная на чужбине, далеко от родной стороны, пламенная патриотка не знала ничего выше, любезнее, святее Руси православной и не понимала, как можно говорить равнодушно о Кремле, об Успенском и Архангельском
