перечитываю его. По своему мастерству, по силе проникновения во внутренний мир человека, по глубине сострадания он был одним из тех, с кем каждый писатель хотел бы сравниться'. Вообще на протяжении всей жизни Фолкнер неизменно подчеркивал свое преклонение перед русской литературой и влияние ее на его творчество. Среди своих любимых писателей он всегда в первую очередь называл Льва Толстого, Достоевского, Гоголя, Чехова. Последнего он считал непревзойденным в мировой литературе мастером рассказа.
Влияние Достоевского явно просматривается и в романе 'Шум и ярость'. И в частности, образ Квентина с его сложнейшей партитурой душевных переживаний, с присущей этому образу глубиной исследования человеческого сердца носит несомненные следы влияния Достоевского.
Прошлое для Квентина значимо не столько действительными нравственными ценностями того безвозвратно ушедшего мира, сколько трагическим самосознанием своего несоответствия этим высоким стандартам поведения. Квентин знает, в частности, что кодекс аристократа южанина обязывает его быть хранителем девичьей чести его сестры, а если эта девичья честь оскорблена, то он как брат должен выступить мстителем. Но когда Квентин сталкивается с соблазнителем своей сестры Кэдди Далтоном Эймсом, он оказывается несостоятельным.
Чтобы продемонстрировать всю меру несоответствия между романтическими представлениями Квентина о традициях аристократического Юга и реальной действительностью, Фолкнер заставляет Квентина в этот последний день его жизни провести некоторое время в обществе миссис Бланд и ее сына Джеральда, южан из Кентукки.
Это пара гротесковая, хотя и страшноватая в своем непробиваемом самодовольном снобизме. Миссис Бланд без конца говорит о благородных предках Джеральда, о его плантации, о его слугах-неграх. А ее сын может сидеть в кругу своих сверстников и спокойно слушать, как мать хвастается его красотой, его здоровьем, его способностями, его любовными победами. Вот эти-то люди и воплощают в современном Квентину мире наследников аристократических традиций старого Юга.
Отношение Квентина к Бландам весьма характерно. Он их презирает, и все-таки, несмотря на свое отвращение к ним, он привязан к их компании, ибо они, хотя и в виде фарса, все же представляют традиционный мир, который Квентин рассматривает как свое наследство. В конце дня Квентин взбунтуется и бросится с кулаками на Джеральда. Это будет еще одно его поражение, как он сам знает, неизбежное, — Джеральд хладнокровно изобьет его.
Приверженность Квентина жизненным стандартам былого Юга видна и в его отношениях с негром Дьяконом. Один из последних актов Квентина в жизни — он оставляет свои костюмы Дьякону. Значение этого шага, выглядящего несущественным для человека, решившего покончить с собой, становится ясным, когда читатель начинает понимать, что хитрый Дьякон сделал своей профессией обслуживание студентов- южан, приезжающих в Гарвард. Он создает для них знакомую атмосферу отношений между белыми и черными, к которой они привыкли у себя на Юге. Квентин понимает, что Дьякон морочит его, но ему этот обман приятен, — оставляя Дьякону свои костюмы, он играет роль белого патрона, хотя отлично знает, что это фикция.
Таковы те идеализированные социальные и моральные ценности, которые Квентину мучительно хотелось бы сохранить, но жизнь демонстрирует ему современную изнанку этих представлений, и он отлично понимает всю иллюзорность того мира, который существует в его мечтах. И это одна из граней душевной трагедии Квентина, толкающей его на самоубийство. Но отнюдь не главная грань.
Фолкнер показывает в Квентине Компсоне трагедию не только представителя определенной социальной прослойки в конкретных исторических обстоятельствах, но и его личную трагедию, которая опосредствованно может быть связана с социальной трагедией через историю семейства Компсонов, историю распада и вырождения.
Квентин, как и Бенджи, лишен материнской любви, он вырос в семье, где ханжество, снобизм коверкали естественные человеческие чувства, отношения. Не случайно в последний день своей жизни, то и дело возвращаясь мыслями к детству, к истокам своей душевной трагедии, Квентин горестно думает: 'Если бы у меня была мать, чтобы мог сказать ей: 'Мама, мама'. В этой уродующей обстановке потребность мальчика в объекте люови сконцентрировалась на его сестре. Кэдди воплощает для Квентина безмятежность детства, счастливый мир радости и покоя. Поэтому детские чувства Квентина к Кэдди оказываются сильнее и сложнее, чем нормальная эмоциональная связь между братом и сестрой.
Квентин судорожно стремится сохранить нетронутым мир своего детства, эмоциональным центром которого является Кэдди, уберечь этот хрупкий мирок от вторжения 'шумного, грубого мира', который неминуемо должен разрушить его. Иными славами, и в этой сфере Квентин хочет остановить время, он не хочет, чтобы он и Кэдди взрослели.
Обостренная, болезненная любовь Квентина к Кэдди приводит к тому, что на ней он сосредоточивает весь свой идеализм.
Да, Кэдди — живая, нормальная девушка, она влюбляется в Далтона Эймса и отдается ему. Для нее это естественно, а для Квентина это катастрофа, крушение всех иллюзий, крушение тем более страшное, что рушатся и его романтические представления о девичьей чести. Квентин воспринимает проявления сексуальности как враждебную силу, мечтает о том, чтобы остановить это естественное развитие человеческого организма.
Болезненное сознание Квентина лихорадочно ищет выход, спасение. А спасения нет, нельзя вычеркнуть то, что произошло. Но именно это и стремится сделать Квентин — он вступает в неравный бой с реальностью, пытаясь отрицать ее. Он объявляет отцу, что это он лишил Кэдди невинности, что он виновен в страшном грехе кровосмесительства.
Фолкнер очень тонко прослеживает ход взбудораженной мысли Квентина — Квентин не хочет действительной сексуальной близости с сестрой, он только хочет объявить об этом, чтобы тем самым зачеркнуть то, что случилось с Кэдди.
И действительно, когда Кэдди возвращается от Далтона, видит потрясенность Квентина и, не находя другого способа утешить, его, восстановить хотя бы видимость былой эмоциональной связи между ними, предлагает отдаться ему, он грубо отказывается и ударяет ее. Кровосмешение — это тоже реальность, и Квентин понимает, что оно разрушит его отношения с Кэдди. Квентин только хочет сказать, что совершил кровосмесительство. Его единственное стремление — изолировать каким-то образом себя и Кэдди от остального мира, как они были изолированы в детстве.
Квентин знает только один выход — самоубийство. Но и это судорожнее движение души Квентина встречает циничный ответ мистера Компсона: 'Тебе невыносима мысль, что когда-нибудь твоя боль притупится… Ты никогда не сделаешь этого, ты прежде придешь к осознанию, что даже и она (имеется в виду Кэдди. —
Тем не менее после истории с Далтоном Эймсом проходит восемь месяцев, а Квентин еще жив, учится в университете. Видимо, в нем теплится надежда, что прежняя эмоциональная связь с Кэдди может восстановиться. И только когда он узнает, что Кэдди выходит замуж за весьма обеспеченного молодого человека из Индианы, и понимает, что их отношения с Кэдди никогда уже не будут такими, какими были, Квентин действительно решает покончить жизнь самоубийством и осуществляет свое намерение. Он признает свое поражение в борьбе с реальностью. Смерть оказывается для него единственной возможностью остановить время.
В «Дополнении» Фолкнер писал о Квентине: 'Более всего он любил смерть, любил только смерть, любил и жил в сознательном и почти извращенном предвкушении смерти, подобно тому как влюбленный сознательно воздерживается от ждущего, желанного, нежного тела возлюбленной до тех пор, пока он не может далее переносить не воздержание, а удерживания себя, и бросается, швыряет себя, тонет'.
Так заканчивается история Квентина.
Из первых двух частей романа, рассказанных братьями — Бенджи и Квентином, — вырастает образ их сестры Кэдди, и читатель в полной мере начинает ощущать, что именно Кэдди является эмоциональным центром романа.
Фолкнер не скрывал своего любовного отношения к Кэдди. Когда в Виргинском университете студенты спросили его, почему он в романе не написал часть, где были бы воспроизведены ее впечатления о происходящем, Фолкнер ответил: 'Потому что Кэдди была для меня слишком прекрасна и трогательна, чтобы
