— Россия.
— Чин?
— Генерал.
— Имя?
— Александр.
— Фамилия?
— Суворов.
— Хорошо!
Оба рассмеялись. Так было положено начало более короткому, хотя и кратковременному знакомству. Суворов и Ламет не раз беседовали на военные темы.
И вот этому полковнику Александру Ламету, внимательно изучившему суворовскую тактику и метод военного обучения, ныне Директорией молодой Французской республики поручено преобразовать французскую армию. Назначенный президентом Военного комитета республики, Александр Ламет составил проект преобразования французской армии и произвел им не только во Франции, но и за ее пределами большое впечатление. Россия имела во Франции свои глаза и уши. Для русских военных кругов открылось, что во многом при своей преобразовательной работе Ламет следует Суворову.
В это время стало ясно, что кавалерия, бывшая главной силой в войсках середины века, уступает первенство пехоте, а ружейный огонь — артиллерийскому. И, как завершение новой тактической системы, решающую силу приобретает штыковой бой. Штыковая атака пехоты требовала особого строя. Французскую пехоту учили бою в строе колонн. Суворов, оценив это нововведение, хладнокровно заметил: «Французы хотят биться колоннами, — их следует бить тоже колоннами».
Суворов не раз давал французам в Польше наглядные уроки, неизменно их побивая. Французские инструкторы турецких орд при Козлудже, Гирсове, Рымнике, Измаиле наглядно убедились в неодолимой силе русского штыка.
Во время Семилетней войны Россия надолго смирила прусского агрессора. Теперь на Западе вставал для России более опасный соперник, угрожая самым основам феодального строя своих ближайших соседей. Но это было угрозой и для правительства Екатерины Второй.
Жезл фельдмаршала
19 ноября 1794 года Суворов получил фельдмаршальский жезл, и Екатерина вызвала его в Петербург.
По дороге Суворова встречали войска, губернаторы, чиновники, народ. Суворов пускался на разные хитрости, чтобы избежать торжественных встреч: менял почтовых лошадей и скакал через города без остановки, садился в кибитку курьера, который ехал впереди, чтобы приготовить фельдмаршалу лошадей. Суворов сидел в кибитке, завесив перёд рогожей, нахлобучив шляпу на глаза и закутавшись в плащ.
При остановках встречающие вместо Суворова находили в его повозке Прохора Дубасова, который незадолго перед тем был возвращен из деревни. Прошка, пребывая во хмелю, охотно принимал почести фельдмаршалу на свой счет.
В Стрельну для Суворова выслали придворную карету, сквозную, из зеркальных стекол: в ней нельзя было спрятаться. Суворов облачился в фельдмаршальский мундир, надел все ордена и уселся в карету в одном мундире, с непокрытой головой. Свита его состояла из двух генералов — Исленьева и Арсеньева — и зятя Суворова, Николая Зубова; за него недавно, по желанию Екатерины, Александр Васильевич выдал замуж свою дочь Наташу. Спутникам Суворова пришлось сесть в карету тоже в одних мундирах и с обнаженными головами. Мороз стоял порядочный — градусов двадцать. Путь от Стрельны до Петербурга не короткий. Все в карете, не исключая самого Суворова, окоченели.
Во дворце Суворову пришлось отогреваться в покоях любимца Екатерины, Платона Зубова, раньше чем представиться Екатерине. Суворов не преминул отметить для себя, что Зубов встретил его не в парадной, а в обыкновенной форме.
— Ничего, ничего! — бормотал Суворов. — Мы тут ведь все свои. Тут у нас все свое. Ну-ка, свояк, — обратился он к Платону Зубову, — веди к государыне!
На сей раз Екатерина встретила Суворова очень ласково.
Для житья Суворову определили потемкинский Таврический дворец. Отправившись туда в придворной карете, Суворов не узнал тех мест, где почти полвека назад среди сумрачных елей стоял дом дяди его, Александра Ивановича. Все здесь перестроилось по-новому. Лес свели, мест нельзя узнать, да и дяди нет давно в живых. Приехав во дворец, фельдмаршал со свитой вступил через сени в ротонду — круглый зал с чудесно расписанным сводом. Важный дворецкий, старый слуга Потемкина, встретил его пренебрежительным поклоном. Камер-лакеи в красных с золотым нарядах стояли шпалерами, встречая поклонами нового жильца. Из ротонды Суворов, сопровождаемый Прошкой Великаном и свитой генералов, проследовал в огромный овальный Екатерининский зал дворца, сумрачный, освещенный окнами только с торцов, полукругами выходящих в сад. Здесь когда-то Потемкин справлял свой последний праздник как герой Измаила, отослав Суворова осматривать крепости в Финляндию.
Суворов отпустил свиту, прошел пустой зал из конца в конец, топая и считая шаги. За ним, отступив на несколько шагов, маршировал Дубасов с синим плащом фельдмаршала, переброшенным через левую руку. Двойные их шаги отдавались под сводом гулом… Суворов остановился. Камер-лакеи распахнули перед ним двери в зимний сад дворца. Из дверей пахнуло сырой прохладой склепа и прелым ароматом оранжерейных цветов. В неподвижном воздухе сада высились раскидистые латании, финиковые пальмы, бананы с бледными разорванными листьями. Строгие греческие колонны подпирали плоский потолок, усеянный, как в бане, крупными каплями. На одной из колонн, видимо недавно, обвалилась штукатурка, и зияющая рана открыла, что тело колонн — не из камня, а из схваченного железными обручами куста сосновых свай: дворец сооружался с поспешностью театральной декорации.
— Изрядный гроб! — пробормотал Суворов.
Федьмаршала провели в приготовленную для него спальню. В углу высился ворох сена, покрытый простыней. На полу стояли серебряные тазы и огромная яшмовая чаша — произведение уральских гранильщиков — с невской водой. В углу пылал камин. Зная вкусы постояльца, позаботились ему угодить.
Суворов опустился в кресла и закрыл глаза. Около него остались только Дубасов и дворецкий. Два камер-лакея вытянулись у дверей. Суворов открыл глаза и тихо сказал:
— Квасу!
На лице дворецкого исчезло выражение каменного равнодушия. Губы его задрожали. Он метнулся к двери, вернулся и застыл…
— Квасу! — громко повторил Суворов.
— Ну, чего ты стал как пень! — прикрикнул на дворецкого Дубасов. — Если вы для людей не варили, так вели сбегать в Преображенский полк, принести артельного квасу… Далеко, что ли?
Дворецкий метнул на Дубасова злобный взгляд, низко поклонился Суворову и выбежал из спальной. Лакеи вышли за ним и беззвучно затворили дверь.
— Будет квас?
— А то нет? — ответил Дубасов. — Ну и живут! Экое вертикультянство нагорожено, а квасу нет!..
Два камер-лакея внесли на подносе полное ведро с пенистым солдатским квасом, а на другом — два высоких стакана, и дворецкий налил в них из ведра через край квасу.
— Я квасу пить не буду! — сказал Дубасов дворецкому.
Суворов разделся и уселся в яшмовую чашу с ногами, расплескивая воду на паркет. Дубасов начал лить ему на плечи из ковша ледяную воду.
Суворов выпил еще квасу и прыгнул на сено. Дубасов накрыл его простыней и синим плащом.
— Ну, фельдмаршал, спи спокойно!.. А ты со мной ступай, — обратился Дубасов к дворецкому. — Наверное, для нас с тобой и кроме квасу что найдется?
— Как не найтись, найдется! Для вас все найдется, ваше… благородие!
На следующее утро в Таврический дворец начали съезжаться разные персоны для представления фельдмаршалу. Одним из первых явился Платон Зубов, на этот раз в полном блеске гвардейского мундира. Суворов, узнав о приезде, поспешно разделся и встретил Платона Зубова в дверях спальной в одном белье — в отместку за вчерашнее невнимание. Они перекинулись немногими словами. Зубов обиделся и уехал.
Остальных гостей Суворов не принял, сделав исключение только для Державина.
— Так-то! Так-то, сударь! — говорил он, одеваясь в присутствии Державина. — Они хотят, чтобы я таскал для них каштаны из огня! Для кого? Довольно я таскал их для Потемкина!.. А эти мальчишки Зубовы, которые хотят всем управлять!..
— Государыня больна, — ответил Державин. — Вы обратили, граф, внимание — она приняла вас в плисовых сапогах. У ней пухнут ноги. Приближается конец.
— А цесаревич? Что он? — быстро спросил Суворов.
— Да все так же, Александр Васильевич: в своем унылом замке. Своя маленькая гвардия. Свой двор. То мрачен, то весел. Сейчас ласков — сейчас сердит… То играет, как мальчик, в ростопчинскую игрушку, то муштрует свое войско…
— Что еще за игрушка? Не слыхал.
— Презабавная история, граф! В бытность свою в Берлине Федор Васильевич Ростопчин обыграл в картишки одного прусского майора. Играли крупно. Тому нечем платить. Позвал майор Ростопчина к себе на дом и показывает чудесную коллекцию оружия и среди нее — стол с игрушечным войском. Покрутишь ручку — солдаты маршируют, вздваивают ряды, заходят плечом, — словом, делают все не хуже, чем живые у короля на потсдамском разводе. «Платить вам, сударь, мне нечем, — сказал майор Ростопчину, — возьмите мою коллекцию, я ее собирал всю жизнь». Ростопчин согласился, все забрал. Вернулся в Россию домой, расставил, созвал друзей. Все дивятся. Почитай, вся гвардия у Ростопчина перебывала. Дошло до его высочества. Он попросил показать и ему чудесную игрушку. Конечно, Ростопчин с радостью согласился. Цесаревич приехал. Смотрит, глаза горят. «Откуда же все это?» Федор Васильевич, потупив долу очи, говорит: «Я собирал эту коллекцию всю жизнь на последние деньги. А игрушка сделана по моему чертежу в Берлине». — «Не продашь ли мне?» — «Ваше высочество, позвольте мне ее вам поднести в подарок! Я это давно хотел сделать, но не смел!» Его высочество обнял Ростопчина со слезами радости. И
