Виктор хрустнул пальцами, мельком поймав напряженный взгляд Сергея. Видно сильно лицо перекосило, подумал Гарин, быстро проверив возведенную перед началом разговора мысленную стену.
— Если ты уверен абсолютно, — сказал он, тщательно подбирая слова, — надо уточнить насчет второй попытки. Я получаю деньги за выполненную работу. Только за выполненную. А отчет я тебе сейчас на электронную почту сброшу, не волнуйся.
— Тогда ладно. К завтра я все подготовлю. Пока.
Вадим повесил трубку.
— Что случилось? — немедленно спросил Сергей.
Виктор опустил трубку, молча поднялся, подошел к прикроватной тумбочке и извлек желтый конверт. Вытряхнул фотографии. Клиент был снят со спины при плохом освещении, но сомнений не оставалось. Вчера он стрелял именно в этого типа.
Потом Виктор вытащил из-под подушки пистолет и достал магазин. Патроны были самыми обыкновенными — с круглым шариком поблескивающей медной пули.
Он грузно сел на застонавшую кровать. В голове царила сумятица, а перед глазами стояло падающее на траву тело.
— Позвони, пожалуйста, Вике, — глухо сказал Гарин, не глядя на Сергея, — придумай что-нибудь, и сделай так, чтобы она не приезжала. Сегодня мне будет не до нее.
— Ты объяснишь, наконец?
Гарин тупо рассматривал пулю на ладони. Обычная, черт возьми, пуля… Как же так…? Неужели двойник…?
— Представляешь, — Виктор, подняв голову, посмотрел на Сергея странными пустыми глазами, — я влепил в него вчера три пули, причем одну из них — в голову. Но, судя по всему, этот сукин сын до сих пор жив…
Тарас Петровский
Сукин сын был жив. Он лежал на операционном столе и морщился от яркого света. Очнувшись, несколько мгновений назад, первое что он ощутил, была боль. Второе — ослепительный свет хирургической лампы.
Петровский повернул голову на бок.
— Тарас Васильевич, — сказал Ганин, — еще не время.
— Пули вышли? — произнес Петровский и не узнал собственный голос. Вместо привычного баса его уста извергли какое-то скрежетание пополам с хрипом.
— Нет, извлекаем сами, — ответил ассистент Ганина, Тойво Хярмасте, сверкнув скальпелем. — И одну уже извлекли.
Петровский со стоном прикрыл глаза.
— Наркоз не действует? — озадаченно спросила Лика Северская, анестезиолог. — Больно?
— Все в порядке, — ответил Тарас. — Что это со мной, Роман? Старею? Почему они не вышли сами?
— Сложно сказать, Тарас Васильевич, — сквозь полузакрытые веки Петровский увидел, как тот пожал плечами. — Возможно. Вы лучше объясните мне, почему не остались на месте.
— Я должен был многое выяснить. Я достаточно быстро пришел в себя.
— Думаю, что пули не вышли именно по этой причине, — заметил Ганин. Петровский ощутил легкую боль в животе. — Не двигайтесь, Тарас Васильевич, делаем разрез. В вас стреляли еще до трансформации. Поэтому, после нее пули глубоко внедрились в перерожденные ткани. Одного не понимаю, зачем…?
— Это сложно объяснить, Рома. Тополева, небось, уже вызвали?
— Он в приемной сидит, — ответил Тойво. — Нервничает.
— Напрасно, — улыбнулся Петровский.
Он открыл глаза.
Взгляд упирался в белую простыню, натянутую перед лицом. Отсюда Тарасу видны были лишь сосредоточенные лица врачей, да ослепительный обод хирургической лампы.
— Осторожно, — предупредил Ганин, бросив на него быстрый взгляд. — Захватили пулю, сейчас будем доставать.
Петровский стиснул зубы, ожидая боль. Наркоз в подобных случаях действовал плохо или не действовал вообще. Это была еще одна неразрешимая загадка организма оборотня, над которой несколько лет безуспешно бился отдел Ганина.
Но ожидаемой боли не возникло.
— Есть, — довольно произнес Роман и поднял к глазам окровавленный зажим. В нем темнела деформированная пуля. — Вторая.
Пуля, зазвенев, полетела в эмалированный поддон.
— Был еще выстрел в голову, — вспомнил Петровский.
— Ткани уже восстановились, — ответил Ганин. — Ее мы извлекли первой.
— Что осталось?
— Последняя, чуть выше второй. Прямо под левым соском.
— В сердце целились, — заметил Тойво.
— Да, — едва заметно кивнул Петровский. — Профессионал. Как, кстати, Гоша Маликов поживает? Его ведь вроде бы тоже ранили?
Ганин и Тойво переглянулись.
— Плохо, — ответил ассистент. — Идет разрушение тканей. Пытаемся остановить, но пока — тщетно.
— Почему?
— Следы серебра.
— Не понял, — нахмурился Петровский. — Это что же, вы вместо того, что бы им заниматься, меня, практически здорового, оперируете?
— Им сейчас Ракитин занимается, — успокоил Генин. — В соседней операционной.
— Вот что, Рома, — решительно сказал Петровский и, сдернув ширму правой рукой, сел на столе. Его раскрытый живот казался в белом свете ярко красным. — Займись Гошей. А меня Тойво в одиночку заштопает.
— Тарас Васильевич! — возмутилась Лика.
— Ложусь, ложусь, — успокоил ее Петровский, и вновь растянулся на столе.
— Ну, знаете ли, Тарас Васильевич! — воскликнул Ганин, в раздражении швыряя инструменты в поддон к пуле. — Вы, мне кажется, даже из могилы будете командовать!
— Не дождешься, — усмехнулся Петровский, прикрывая глаза. — А вот за жизнь Маликова ты мне, Роман, лично ответишь.
Приемная хирургического отделения казалась маленькой. Треть ее занимала регистрационная стойка с разложенными папками. За ней сидела миловидная медсестра и что-то увлеченно писала в толстом журнале.
Над стойкой висел большой телевизор, на котором очередные бразильские влюбленные бежали по кромке красивого пляжа, взявшись за руки. Антон пытался сосредоточиться то на них, то на неком женском журнале, извлеченным им из недр журнального столика. Впрочем, ни влюбленные, ни страдающие от целюлита стройные красавицы с мученическими выражениями ухоженных лиц его совершенно не занимали.
Все мысли и переживания Тополева были в операционной.
— Есть новости? — отрывисто спросил он медсестру.
— Да не волнуйтесь вы так, — ободряюще улыбнулась ему девушка. — Все будет хорошо.
