— Куда собралась? — Заметив, что Айша пытается уползти глубже в воду, размахнулся и широко, с оттяжкой, ударил притку ногой в живот. Оскалился на ее вскрик: — То-то, сука.
Надвинулся, на ходу содрав порты, протянул к девке руки и вдруг резко завалился на нее, вмяв в речной ил тяжелым телом. Засопел, стараясь уместить тощий зад на ее бедрах, Айша забилась пойманной в сеть рыбиной, заплескала руками, поднимая со дна речную муть. После ночи, проведенной с Бьерном, — не хотела, не могла мириться с чужими объятиями…
Под пальцы попало что-то округлое, гладкое. Не понимая, что делает, притка стиснула находку в ладони, выбросила руку из воды, ударила.
Кулья всхлипнул, коротко и сочно, как хлюпает сожравшая добычу болотная топь. Айша ударила еще раз, И еще…
Она била, с каждым ударом чувствуя содрогание придавившего ее мужского тела. Потом, когда оно перестало отвечать на удары, отбросила камень, уперлась ладонями в грудь неподвижного Кульи, оттолкнула его, опрокинув на спину.
Выбираясь из воды, опасливо покосилась на его раскрытую ладонь. Та покачивалась уж слишком близко к ее голой щиколотке. Казалось — только и ждет, когда притка успокоится, решит, что все позади. Вот тогда-то и сомкнутся на ноге длинные, тощие пальцы, дернут к себе, лишат надежды.
Рубашка никак не хотела надеваться — липла к мокрой коже, заворачивалась жгутом на спине. Айша кое-как одернула ее сзади, отыскала брошенную Кульей ленту из волос, принялась плести косу. Руки тряслись, мокрые волосы путались в пальцах. Взгляд ненароком зацепил неподвижную фигуру старосты у осины, вспомнилось нечто липкое и теплое, понавшее ей на пальцы.
Спотыкаясь, Айша подошла к Горыне, опустилась на колени. Под затылком старосты поблескивала кровавая лужица. Притка подсунула ему под голову руку, нащупала в слипшихся волосах небольшую ссадину. Чуть ниже ссадины выпукло лезла под пальцы крупная шишка. Почуяв на себе чужие руки, староста недовольно засопел, попытался перевернуться. Из его рта пахнуло приторно-сладким медовым пивом. Штаны на его заду намокли и слиплись. Оттуда шел совсем иной запах. Подниматься Горыня не собирался — развалился, загудел сочным пьяным храпом. Айша посидела возле него, потом, вспомнив про Кулыо, робко вернулась к реке. Над мелководьем уже растеклась первая туманная дымка, на другом берегу проснулась зигзица[50], принялась отсчитывать убегающие годы. Обмякшее тело Кульи течение отнесло ближе к камышам, туман накрыл его бледной завесью, и теперь Кулья казался большим черным бревном, нечаянно заплывшим в тихую заводь. Стараясь не смотреть на него, Айша ступила в реку. Зацепила Кулью за щиколотку, потянула на себя. Тело зашевелилось, задвигалось, перевернулось. Из-под воды вынырнул бритый затылок. Осколки черепа некрасиво торчали сквозь рваную кожу, в дыре с неровными краями виднелось что-то серое с белесым, копошились черными жгутами жирные пиявки… Холод накатил на Айшу изнутри, сотряс тело. Мокрой ладонью притка сдавила губы, упрямо выволокла мертвеца на берег, Потом бросилась к камышам, выплескивая рвотой отвращение и страх.
В лесу где-то совсем рядом запиликала ранняя птица, напомнила о времени, заставила притку вернуться к мертвецу.
— Не из корысти беру, по нужде… — Притка осторожно сняла с шеи Кульи обломок золотой гривны. Подумав, положила добычу за пазуху. Потом расстегнула фибулу[51] на его плече, вытянула из-под трупа мокрый корзень[52], накрутила на руку. Возвращаться в селище за вещами было опасно, а в пути любая денежка-одежка могла пригодиться…
Наковыряла пальцами кусок глины, залепила приоткрытый рот мертвеца[53]. Вытерла руки о подол поневы, отряхнула ладони, глянула на светлеющее небо.
Ветер уже скулил в камышах, теребил и без того обтрепанную одежду.
В ближних зарослях крякнула утка.
— Мне в Альдогу надо, — глухо сказала ей Айша. — К брату…
С корзнем и фибулой, снятыми с мертвяка, Айше пришлось распрощаться в рыбацком урочище[54] на берегу Волхова. Высокий краснорожий детина из рыбацкой артели никак не желал переправлять через реку усталую и голодную притку.
— Как приедем, брат мой сразу с тобой расплатится, — молила его Айша.
Детина цедил слюну, сплевывал сквозь щель в зубах, ухмылялся:
— А почем мне знать, что ты сего брата не выдумала? Ишь, прыткая какая! Может, ты вовсе беглая, из рабов, а?
Заглядывал притке в лицо, надеясь увидеть слезы. Айша не плакала, лишь повышала голос, срываясь на крик:
— Мне надо туда! Понимаешь
Вокруг скучились несколько рыбаков, глазели на странную девку, потешались. Каждый норовил дать совет. Кто полагал, что девчонка говорит правду, а кто советовал надавать ей тумаков да погнать прочь, чтоб не путалась под ногами у честных людей. В конце концов Айша выудила из-под юбки заткнутый туда Куль-ин корзень. Синяя яркая ткань заблестела, переливаясь под тусклым солнечным светом, сверкнула витой фибулой. Детина раззявил рот, уставился на богатую одежку. Рыбаки примолкли.
— Вот, — сказала Айша и протянула корзень краснорожему. — Перевезешь меня в Альдогу — станет твоим.
На круглом лице детины проступили красные пятна.
— Ты у кого украла?
Врать не хотелось, однако делать было нечего. Айша набрала побольше воздуха, глядя прямо в глаза детине, фыркнула:
— Вот еще — украла! Это я для брата везла.
— А мне отдашь за перевоз? — Уши у детины стали краснее рожи. Притка кивнула.
Перебрались через реку споро — силищи дюжему рыбаку было не занимать, раскинутый на коленях девчонки синий корзень грел душу — весло аж сипело под мощными руками перевозчика. Да и погода оказалась благосклонной — ветер стих, по бортам лишь вяло шлепали ладошками мелкие волны.
— К большой пристани не повезу, — одной рукой утирая пот, а другой направляя лодку в устье маленькой камышовой речки, заявил детина. — Там нынче народу слишком много. Высажу с другой стороны.
Айша не спорила. Качнув лодку, послушно вылезла в мелководье, задрала юбку, проплелась по глине к берегу. Детина тут же накинул дареный корзень на плечи, поковырялся толстыми красными пальцами в фибуле, застегнул на груди. От собственной значимости сразу повеселел — даже крикнул, отталкиваясь шестом от берега:
— Удачи тебе!
— И тебе… — выжимая намокший подол, неохотно откликнулась Айша. Проводила уходящую лодку взглядом, принялась взбираться на горку, к Альдоге.
Окрестности Альдоги встретили притку непривычным размахом. Ранее Айше никогда не доводилось видеть столь большого и красивого селища. Еще на подходе, пробираясь меж приткнутых друг к другу длинных земляных изб, в два бревна поднятых над землей, и по межам только что вспаханных полей, где, вперемешку с людьми, суетились грачи и обжоры-чайки, Айша ощущала непонятное беспокойство. Огромные стены городища надвинулись на нее нежданно, словно вдруг выросли из земли. Высоченные, тесно пригнанные бревна, переплетенные вицами[55], втыкались острыми кольями в небо. Узкие бойницы глядели на путницу с интересом и тревогой. Городьбу окружал ров без воды, за рвом поднималась земляная насыпь, вроде низкого вала. Вдоль рва тянулась широкая проезжая дорога. Айша выбралась на дорогу, затопала ногами, стрясая с чуней полевую глину.
— Посторонись! — Мимо промчались несколько конников. Последняя лошадка — рыжая, с коротко обрезанным хвостом — напомнила Айше Каурую. Следом за конными засипела колесами старая телега с гордо восседающей на краю дородной бабой в белом плате и поневе из пестряди. За спиной бабы покачивались сложенные стопкой и опутанные сеном глиняные горшки и плошки. Телегу волокла грузная, чем-то схожая с хозяйкой крупная кобыла.
— Прости, коли помешала, да только спросить боле не у кого… — Айша нагнала телегу, пошла рядом с
