может быть обречен человек? Конечно, страданий следует избегать, но человек, обладающий волей, даже если они обрушились на него, может восторжествовать над ними, и тем легче, чем более он помышляет о славе. Если же страдания становятся чрезмерны, нас всегда избавит от них смерть. Последнее положение полностью принадлежит стоической философии. Это обстоятельство, однако, не должно исказить для нас подлинный характер «Тускуланских бесед» в целом: в этом сочинении Цицерон не пытается обосновать справедливость своих мыслей ссылками на греческие авторитеты, не излагает в точности то или иное учение греческих философов, перед нами как бы сплав тех учений, пережитых и переосмысленных автором в свете его личного опыта.
В третьей «Тускулане» речь идет о скорби душевной. Проблема встала перед Цицероном после смерти Туллии. Скорбь души питается ложными чувствами. Чтобы иллюстрировать это положение, Цицерон погружается в рассуждение о славе: есть слава подлинная, венчающая честные деяния, а есть и ложная, которая толкает человека любой ценой добиваться магистратур, военного командования, одобрения народа. Рассуждение это содержится в вводной главе и явно намекает на Цезаря. Может быть, и душа Цезаря находится в состоянии болезненного сокрушения?
В четвертой беседе продолжается обсуждение в более широком плане проблемы, поставленной в третьей. Разговор о душевной скорби переходит в разговор о страстях вообще, и Цицерон трактует эту проблему в соответствии с учением стоиков и в первую очередь Хрисиппа. Он соглашается, что страсти проистекают из ложного суждения о внешних обстоятельствах. Избежать ложных суждений помогает философия.
В пятой «Тускулане» ставится вопрос о том, достаточно ли добродетели для счастья — этого предела всех желаний человека. Цицерон обращается к Платону, утверждавшему, что блаженство существует лишь там, где природа существа достигает своего совершенства. Между тем совершенство человека заключено в добродетели, следовательно, без добродетели невозможно счастье. Неправедный человек не может быть счастливым. Для подтверждения Цицерон обращается к доказательствам исторического свойства, приводит в пример тиранов. Он подробно рассказывает о тиране Сиракуз Дионисии. Опираясь на сочинение Филиста, историка правления Дионисия, Цицерон дважды обращался к этому примеру в диалоге «О государстве»: Дионисий — наиболее полное воплощение образа тирана. С помощью интриг и коварства сумел он захватить верховную власть, был человеком деятельным и умным, но добрые его свойства принесли лишь отрицательные результаты. Под его правлением Сиракузы, один из прекраснейших городов мира, перестали быть «народным государством», res publica. Именно в таком положении оказался Рим после победы Цезаря и особенно после битвы при Мунде. В пятой «Ту-скуланской беседе» Цицерон создает образ Дионисия, весьма напоминающий читателю Цезаря. Оба — люди энергичные, деятельные; подобно Цезарю, Дионисий занимался литературой, написал даже трагедию. Оба одиноки: у Цезаря, как и у Дионисия, нет подлинных друзей (последнее вскоре полностью подтвердилось). Мысли эти получили более широкое развитие в трактатах «О предвидении» и «О природе богов». Лишенный возможности писать то, что считает нужным, чувствуя нависший над ним меч тирана, Цицерон все-таки надеется, он ищет примеры в истории и в сочинениях Платона. И все яснее вырисовывается в сознании мысль — душу тирана исцелить невозможно. Единственный выход — обречь его на смерть.
Таков август 45 года. Цицерон не просто излагает учения философов, они становятся частью его существования, он переживает их глубоко лично; в то же время он старается заставить философию говорить языком римского красноречия, вывести ее из узкого круга, где с ней знакомятся по греческим подлинникам. Общественно-политическая жизнь Рима должна основываться на философии и разуме; Цицерон стремится осуществить старинную мечту Платона, которая самому Платону представлялась не более чем утопией. Что не удалось в Сиракузах, может стать реальностью в Риме, — если, конечно, сегодняшний владыка согласится. Ну а если не согласится, его ждет судьба всех тиранов. Об этом исходе думали многие, далеко не один Цицерон.
Гай Требоний — один из самых верных помощников Цезаря. Он сопутствовал полководцу в галльских кампаниях, заменял его в 49 году при осаде Массилии; претор 48 года, Требоний в Риме, действуя разумно и умеренно, сумел предотвратить серьезные беспорядки при обсуждении вопроса о долгах, позже он представлял власть Цезаря в Дальней Испании, но вынужден был покинуть провинцию в связи с бесконечными бунтами и восстаниями, уступив ее помпеянцам, которым именно здесь суждено было пережить последнее поражение в битве с войсками Цезаря. И вот теперь Требоний замыслил убить Цезаря, когда тот возвращался из Испании в конце августа 45 года. Плутарх сообщает, что Требоний поделился своим замыслом с Антонием, который прибыл в Рим до возвращения армии. Антоний отказался принять участие в заговоре, но промолчал, и на последние месяцы года Цезарь сделал Требония консулом- суффектом. Что именно толкнуло Требония на такой шаг, неизвестно. Не было пи ссоры, ни личной неприязни. Но Требоний задумал покушение как раз в то время, когда и Цицерон пришел к заключению, что другого выхода нет — Цезарь все более открыто держал себя как царь.
Без сомнения, уже с августа Цицерон думал о заговоре против Цезаря. Он относился к такой возможности одобрительно, а наиболее подходящим человеком для ее реализации считал Брута. Это видно из ответа Аттику от 17 августа на сообщение о полученном из Цизальпийской Галлии от Брута письме, исполненном радости по поводу того, что Цезарь «переходит на сторону добропорядочных людей» — другими словами, республиканцев. Цицерон пишет, что ничему этому не верит. «Добропорядочные люди» давно уже в подземном царстве. Неужто Цезарь хочет присоединиться к ним? Брут забыл, прибавляет Цицерон, как однажды на какой-то из своих вилл рассказывал, что в роду его было двое тираноубийц — первый консул Брут и Гай Сервилий Ахала, который убил Спурия Мелия, стремившегося к царской власти» Несколькими месяцами позже стали передавать из уст в уста: самим своим родом Брут предназначен избавить Рим от тирании. Но можно ли по-настоящему положиться на Брута? Позже Цицерон скажет, что Брут образцовый воспитанник Академии — он идет то в одном направлении, то в противоположном.
Пока Цицерон полумечтал-полуразмышлял о планах заговора, Цезарь не торопясь двигался к Риму. С ним возвращался из Испании племянник оратора Квинт; в это время он занял какое-то место в жизни Цицерона. После всего дурного, что он рассказывал о дяде, Квинт вздумал обратиться к нему с письменными разъяснениями; нелепое письмо лишь усугубило обиду. День вступления Цезаря в Рим неизвестен. В конце августа в Риме появляются многие из его помощников, так что, по-видимому, сам он находился уже неподалеку от столицы. На 1 сентября назначено заседание сената, где должен присутствовать Цезарь. Цицерона просят принять в нем участие. Он пытается уклониться. Старому консулярию дают понять, что, если он явится, Цезарь будет ему благодарен. Цицерон не придает обещаниям никакого значения, он считает, что Цезарь хочет создать свиту, подобающую «царю» — теперь все чаще Цицерон называет его в письмах именно так. Впрочем, любую возможность выступить на защиту республиканской идеи нельзя упускать.
В это время Цицерон пишет похвальное слово Порции, сестре Катона и жене Домиция Агенобарба, побежденного под Корфинием и убитого при Фарсале. Порция — тетка Брута. Похвальное слово Порции должно было укрепить Брута в тех чувствах, что навевали ему традиции семьи. Экземпляр этого небольшого сочинения Цицерон посылает также сыну Домиция Агенобарба. Он старается всеми способами разжечь ненависть к тирану.
Цицерон не только пишет эти сочинения, не только создает «Тускуланы» и «О пределах добра и зла», в те же дни он переводит еще диалог Платона «Тимей», не исключено также, что несохранившийся перевод «Протагора», обычно относимый к временам молодости Цицерона, был на самом деле выполнен в этот поздний период. По содержанию, по способу рассуждений диалог полностью входит в круг раздумий молодого Цицерона об отношениях между теоретическим знанием и практической деятельностью; но нельзя не видеть также, что сочинение Платона имеет прямое отношение к философскому обоснованию политической деятельности, к образу политика нового типа, занимавшему Цицерона в конце жизни. В словах Протагора он находил формулировки собственных мыслей: «Чтобы город жил, нельзя допустить существование в нем хотя бы одного человека, не ведающего, что такое гражданская доблесть». Столь же близки ему мысли участвующего в диалоге Исократа о том, что гражданская доблесть не может не опираться па знание философии, или высказываемое участниками диалога убеждение, что нет блаженной жизни без знания истины. Возможно, перевод «Протагора» действительно сделан в годы учения, упомянутые мысли относятся к основным положениям учения Академии и бесспорно усвоены Цицероном в молодости, но как тесно связаны они с идеями «Тускулан» и «О пределах»! Что касается «Тимея», Цицерон прямо говорит,
