— Добрались? — спросил Конрад.
Лундстром кивнул:
— Почти. Осталось только полосу найти…
— Полосу? — Сообразив наконец, что переспрашивать глупо, Конрад захотел что-то добавить, но тут, в свою очередь, едва не вылетел из кресла. Если бы не ремень безопасности, его голова уже оказалась бы частью приборной панели.
— Да-да, полосу, — нетерпеливо кивнул Лундстром. — Вырезали во льду бульдозером.
— Так мы вслепую будем садиться? — удивился Конрад, разглядывая снежную пленку, залепившую лобовое стекло кокпита. В таких условиях не помогут ни бортовые прожектора, ни проблесковые огни на плоскостях. А в условиях густой облачности нельзя разглядеть ни теней на грунте, ни горизонта. При полете над равномерно белой пустыней невозможно визуально оценить высоту или расстояние. Порой даже птицы и те врезаются в снег. — Ребята, вы давно из психушки сбежали?
Захрипело радио.
— КДП борту шесть-девять-шесть, — забубнил сиплый, монотонный голос. — Повторяю, командно- диспетчерский пункт борту шесть-девять-шесть. Повторяю…
— Борт шесть-девять-шесть на связи, — наклонился Лундстром к микрофону. — Сообщите обстановку.
— Приземный шестьдесят градусов, пятнадцать узлов, с порывами до сорока, видимость ноль-ноль. Снежные засветки на эшелоне триста.
Капитан зашевелил губами, что-то подсчитывая в уме, и Конрад понял, что настало время выбирать: удариться в религию и начать молиться или же просто вцепиться в сиденье — и будь что будет.
— Встречный, порывы до шестидесяти, сэр! — крикнул штурман.
Конрад сжал кулаки.
— Посадка в этом корыте на торосистый лед — чистое самоубийство, капитан, и вы это знаете!
— Спасательная служба — полная готовность, — добавил диспетчер с земли. — Прием.
Пока Лундстром заходил на посадку, Конрад таращил глаза на лобовое стекло, силясь хоть что-то разобрать. Хотя сказано ведь: нулевая видимость… И вдруг занавес распахнулся и ровно по носу обрисовалась шеренга черных бочек, видимо, из-под топлива. Сама же взлетно-посадочная полоса была отмечена щитами, обрызганными люминесцентной краской.
— Слишком низко… — пробормотал он, не веря глазам. — Мы заходим слишком низко!!!
— Немедленно готовься к посадке! — приказал Лундстром.
Второй пилот нежно подвинул сектора газа двигателей, удерживая турбины в синхронном режиме.
В динамике хрюкнуло.
— Полное снижение по команде «ноль»… Ноль!
— Принято.
— На глиссаде.
— Принято, — ответил Лундстром, и тут самолет провалился. У Конрада хлестнуло по нервам, он побелевшими кулаками вцепился в сиденье и забыл, что человеку полагается дышать.
— Вы ниже глиссады, — предупредил встревоженный голос из рации. — Сбросить скорость снижения, коррекция курса на два градуса влево.
— Принято. — Лундстром осторожно потянул штурвал на себя, и Конрад почувствовал, как самолет выравнивается.
— На глиссаде, — сообщил диспетчер. — Над порогом, две мили до точки касания.
Сейчас в лобовом стекле не видно ничего, кроме белой стены.
— …ровно миля до касания…
— …полмили до касания…
— …четверть…
— …Точка касания!
Конрад с Лундстромом переглянулись. У обоих отвалились челюсти. Самолет-то еще в воздухе!
— Земля?! — отчаянно выкрикнул Лундстром.
В ответ — молчание вечности… И страшный удар! В транспортном отсеке спецназовцы посыпались друг на друга, как фишки домино, ломая руки-ноги, путаясь и повисая вниз головой в своих сиденьях- гамаках… Звонко лопнули грузовые оттяжки, и карго-контейнеры поехали вперед.
Конрад услышал треск и, дико обернувшись, увидел, как в воздухе, по направлению к кокпиту, летят несколько оцинкованных ящиков. Он успел пригнуться, что-то свистнуло возле уха, ударило Лундстрома в затылок и впечатало голову капитана в крошево из приборов.
Конрад уже почти дотянулся до штурвальной колонки, как сквозь лобовое стекло брызнули осколки льда, кабина схлопнулась раздавленной яичной скорлупой, и все кругом померкло.
6
Через двадцать три дня и семь часов после открытия
Он очнулся от жалобного попискивания бортового транспондера-ответчика. Конрад заморгал, стряхивая снежинки с ресниц. Сквозь зияющую дыру в обшивке было хорошо видно разбросанные по ледяной корке пустыни куски «С-141».
Он посмотрел на Лундстрома. Слепые глаза пилота широко распахнуты от ужаса, рот застыл в последнем крике. Из черепа капитана торчит какой-то металлический обломок. Мгновенная смерть. Повезло.
Конрад с трудом проглотил комок в горле и попытался вздохнуть. Антарктический воздух ринулся внутрь и, кажется, обморозил все легкие. В голове — звенящая легкость. Плохо дело, сказал он сам себе. Еще немного — и наступит переохлаждение жизненно важных органов. Он потеряет сознание, сердце остановится и… Надо срочно действовать.
Конрад решил пошарить рукой, отыскивая пряжку, но пальцы отказались повиноваться. Скосив глаза вниз, он обнаружил, что ухитрился потерять правую перчатку и рука уже примерзла к сиденью. Кожа вокруг ногтей успела побелеть. Так, ясно. Кровеносные капилляры сузились, и мясо начинает потихоньку отмирать.
Конрад окинул взглядом кабину, сдерживая растущую панику. Онемевшей, но еще подвижной левой рукой он из заднего кармана спинки сиденья Лундстрома достал термос и, удерживая его между колен, скрутил крышку. Поливая примерзшую руку горячим кофе, потихоньку отодрал ее от кровавого льда в облаке остывающего пара. Ладонь была красная, распухшая и сплошь покрыта пузырями. И никакой боли. Впрочем, еще будет время.
Он подтянулся ко второму пилоту, приставил ухо к губам и прислушался. Едва-едва, но дышит. В таком же состоянии оказался и штурман. Из-за спины, из транспортного отсека, доносились стоны и какая- то возня.
Конрад взялся за микрофон.
— Шесть-девять-шесть вызывает базу, — сиплым шепотом выдавил он. — На борту авария, прошу срочную медпомощь.
Молчание. Он решил изменить частоту.
— Эй, скоты, отвечайте! Я борт шесть-девять-шесть!
Но какую бы волну он ни пробовал, результат оказывался одним и тем же. После нескольких минут шуршания и потрескивания рация тихо скончалась.
«Меня никто не слышит», — понял он.
Конрад полез назад порыться в мешанине обломков. Увы, ни запасной рации, ни примитивного «уоки-токи». Впрочем, на борту, конечно же, должен стоять поисковый маяк. С другой стороны, Лундстром вполне мог его отключить, коль скоро он не желал привлекать к себе внимания.
Единственной подходящей вещью, которую удалось отыскать, оказался сигнальный факел, да и то из
