больные, прогуливаясь между деревьями, подходили иногда под самые окна нашего дома. Потом больницу отгородили от нас забором, а кусочек больничного парка так и остался, только никто здесь теперь не ходил – тихое было место. Тихое и всеми забытое.
– Ты не боишься? – спросил я. – Окно-то постоянно открыто. Залезет кто-нибудь, первый этаж все- таки.
– У меня есть твой баллончик, – ответила Светка. – Пшикну ему в лицо – пусть только сунется.
– Кому пшикнешь-то? – поинтересовался я. Я почему-то подумал о «волейболисте», дежурящем под окнами нашей конторы.
– Кто залезет, тот и получит, – пояснила Светка.
Я опять выглянул в окно. Асфальтированная дорожка между деревьями была пустынна, и только прямые, как карандаши, сосны молча стояли в вечерних сумерках. Я закрыл окно и запер его на оба шпингалета.
Промотавшись полдня по делам, я лишь ближе к полудню смог отвезти тетю Таню в больницу. Вызванный медсестрой врач попросил тетю Таню подождать в коридоре, а меня увлек в свой кабинет.
– Я бы хотел сначала поговорить с вами, – сказал он. – Так будет лучше.
Он проверил, плотно ли закрыта дверь, и устроился на кушетке напротив меня.
– Я хочу поговорить с вами о вашем родственнике и его жене. Ситуация очень сложная, и вы должны подготовить женщину к тому, что, возможно, придется оставить надежды на успешный исход дела.
– Он умрет? – быстро спросил я, и собственный голос показался мне хриплым и противным.
– Нет, я говорю совсем о другом, – покачал головой врач. – Я постараюсь не употреблять медицинских терминов, а рассказать все на бытовом, если хотите, уровне. Все эти дни ваш дядя – он ведь ваш дядя?
– Да, – кивнул я.
– Так вот, все эти дни ваш дядя находился под нашим постоянным наблюдением. Мы считали, что его организм борется за жизнь и в конце концов, когда кризисная фаза минует, он придет в себя, а дальше будет как обычно: курс лечения – и выписка из больницы. Но чем дольше мы наблюдали за больным, чем больше получали информации о ходе болезни, тем сильнее убеждались, что дело обстоит несколько иначе, чем мы предполагали вначале. Даже консилиум вчера собирали, и вы должны знать о его результатах. Так вот, главное, что я вам хочу сказать, – кризис уже миновал, и, по всей видимости, жизни вашего дяди ничего не угрожает.
– Он будет жить? – спросил я, еще не веря услышанному.
– Да, – подтвердил врач.
– К чему же тогда я должен подготовить тетю Таню? Я думал, речь идет о…
– Я еще не все вам рассказал, – остановил меня врач. – Больной не приходит в сознание. Я сейчас употребил слово «больной», но я не уверен, что это слово применимо к вашему дяде. Его организм функционирует вполне прилично, и он не нуждается ни в каком, подчеркиваю – ни в каком, лечении. Со вчерашнего дня мы отменили все уколы – в них просто нет необходимости. Он здоров, ваш дядя, по крайней мере, в бытовом понимании этого слова. Но он не приходит в сознание. Чтобы вам было понятнее, я скажу так: он спит, и когда проснется – не известно никому. А может быть, и не проснется никогда. Я говорю «спит», но вы должны понять, что это не сон, это особое состояние организма. Что тому причиной – удар током, или сердечный приступ, или что-то еще, мы не знаем. Подозреваю, что причина кроется в том отрезке времени, пока его сердце не билось, – в эти минуты в организме происходили серьезные изменения, и некоторые из них могли оказаться необратимыми. Но это только мои предположения. Вот к этому вы и должны подготовить жену вашего дяди – к долгому ожиданию его пробуждения.
– Да она же до сих пор с минуты на минуту ожидает его смерти, и то, что он будет какое-то время находиться в бессознательном состоянии – пустяк по сравнению с тем, что вы ей скажете: ваш муж будет жить. Для нее это главное.
– Да, вы правы, пожалуй, – согласился врач. – Ей обе новости надо сказать одновременно – и она легче все это воспримет.
– А все-таки как вы считаете – это вот с дядей Лешей надолго?
Врач вздохнул:
– Не могу сказать даже приблизительно. Такие случаи крайне редки, поверьте мне. Я лично вообще с этим ни разу не сталкивался. Все происходящее – на уровне мозга, а все, что с ним связано, пока во многом скрыто от нас. Может показаться, что для науки уже практически нет секретов, но это не так. Что происходило с вашим дядей и с его мозгом в те несколько страшных минут, что его сердце стояло? Да, отмирали какие-то клетки, но сколько? И как это отразилось на дальнейшей деятельности мозга? И почему он не приходит в сознание? Какой такой рычажок надо повернуть, чтобы мозг дал ему команду проснуться? Нет ответа – и в этом наша слабость.
– Вы пустите нас к нему?
– Завтра, – пообещал врач. – Приезжайте завтра.
– А с тетей Таней вы поговорите?
– Вы действительно считаете, что ее не надо предварительно подготовить?
– Это излишне. Для нее главное – что муж остался жить. Остальное она, кажется, переживет.
– Тогда зовите ее, – сказал врач.
Тетя Таня молчала все время, пока я вез ее домой. Она смотрела в окно, думая о чем-то своем. И я начал подозревать, что врач был прав – ее сначала необходимо было подготовить. Мы уже въезжали во двор, когда тетя Таня, по-прежнему глядя в окно, сказала негромко:
– Боже, какое счастье – он будет жить! – и заплакала.
В конторе сидел один Хома.
– Вострецов улетел? – спросил я, входя в комнату.
– Улетел, – кивнул Хома. – Еще утром. Просил передать, что к концу недели вернется.
– Шустрый, – буркнул я. – Хотя, может, и получится. Как у тебя дела с теми бетономешалками, о которых ты мне говорил?
– Сегодня в пять встречаюсь с начальником стройуправления. – Хома взглянул на часы. – Сейчас уже поеду.
Он пошел к дверям, но остановился, что-то вспоминая:
– Сан Саныч еще что-то просил передать, а что – не помню.
Он подумал еще немного, потом махнул рукой:
– Вспомню – скажу.
За ним закрылась дверь, и я услышал, как он спустился по лестнице. Я поднял трубку и набрал номер. К телефону подошла Светка.
– Как дела в институте? – спросил я.
– Нормально.
– Молодец. Тетя Таня тебе рассказала, что мы сегодня услышали от нашего врача?
– Да. Я хотела спросить тебя: это серьезно – то, что с дядей Лешей происходит сейчас?
Я услышал, как кто-то поднимается по лестнице.
– Думаю, что серьезно, – сказал я. – Хотя врач говорит, что угрозы для жизни нет.
Человек на лестнице уже подошел к самой двери.
– Но сколько они продержат его в больнице? – спросила Светка.
Дверь медленно открылась. На пороге стоял «волейболист».
– Пока не знаю, – ответил я. – Я перезвоню тебе позже, хорошо? – И положил трубку.
Этот парень стоял в дверях и молча смотрел на меня, не делая никаких движений. К себе я его, конечно, не подпущу – баллончик с газом у меня в кармане. Но что он задумал?
– Ну, – сказал я. – Слушаю тебя.
Ворот его футболки был распахнут, и я видел медальон на его шее: голова улыбающегося черта. Нагловатая была улыбка, неприятная. Сам «волейболист» по-прежнему молча смотрел на меня.
И в это время на лестнице послышались шаги. Парень посторонился, пропустив запыхавшегося Хому.
– Вспомнил, – сказал Хома. – Вострецов попросил, чтобы до его приезда с поляками ни о чем конкретном не договаривались.
