– А потом рассорились? – спросил милиционер.
– Нет, – сказал Паша, внешне оставаясь спокойным. – Просто во взрослой жизни – свои заботы. Вы согласны?
– Пожалуй.
Хороший ход! Чуть-чуть укрепить надо свои позиции.
– Поэтому, хотя мы и довольно часто встречались, целые дни вместе, как в детстве, уже проводить не могли, – позволил себе улыбнуться, но только слегка.
– Встречались – как? – Милиционер посмотрел на Барсукова и выразительно щелкнул себя по кадыку.
– Не обязательно.
Да, именно так надо сказать – «не обязательно». Вроде – да, а вроде и нет.
– На улице, возле дома, встречались иногда. Идешь после работы…
– Он легко шел на контакт? Всегда останавливался, разговаривал?
– Конечно.
Черта с два! В последнее время даже не всегда здоровался.
– И о чем говорили?
– Кто?
– Ну вы с ним.
– А, мы.
Паша задумался, голову повернул и едва не вздрогнул, а сердце сжалось. Отсюда, из кухни, была часть комнаты видна, диван, а под диваном, в пыли, лежал нож. Милиционер сидел спиной к двери, но, когда он повернется, нож увидит, конечно.
– Так о чем говорили? – спросил милиционер.
– А?! – вздрогнул Паша.
Он потерял нить разговора. Пара секунд у него была на то, чтобы решить, как дальше поступать.
– Жалко его, – пробормотал. – Росли вместе.
Со стороны его растерянность выглядела как скорбь.
– Вы на вопрос не ответили, – устало, но настойчиво повторил милиционер. – О чем с Самсоновым разговаривали?
– Так, чепуха всякая. «Привет!» – вот и весь разговор.
– О делах говорили?
– О каких?
– О его, о ваших.
– Почти никогда.
– Почему? – озаботился милиционер.
– Я – грузчик, он – фирмач. Какие могут быть точки соприкосновения?
– У него были враги?
– Я же говорю…
– Я не о работе. Здесь, в вашем районе, были? – Барсуков пожал плечами.
– Он вообще конфликтный?
– Самсонов?
– Да. Самсонов.
– Особенно с окружающими не церемонился.
– Что вы имеете в виду?
– Он как бульдозер. Есть цель – и он прет к ней напролом, по пути давит все.
– И в последнее время?
– Да.
– Несколько примеров, если можно.
– Н-не знаю, – сказал Паша неуверенно. – Я и не вспомню сейчас ничего конкретного. Просто бывает такое ощущение от человека. Он еще вроде и не сделал ничего, а чувствуешь, что – бульдозер.
– И лучше отойти в сторону, – подсказал милиционер.
– И лучше отойти.
– Но некоторые не отходят.
– Не отходят, – согласился спокойно Паша.
Он поднялся со своего места и прикрыл дверь, ведущую в комнату. Теперь нож под диваном не был виден.
– Соседи обижались на Самсонова?
– За что?
– Ну мало ли.
– Не замечал.
– А завидовали? Жил он широко, кажется.
– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Паша. – В чужую душу не заглянешь.
– Значит, не было у него врагов в здешних местах?
– Не замечал.
Милиционер кивнул. Его любопытство иссякло, кажется.
– Вы найдете тех, кто это сделал? – позволил себе поинтересоваться Барсуков.
– Вряд ли.
– Неужто? – изумился Паша тому спокойствию, с которым ему ответил милиционер. Не спокойствие, а равнодушие.
Милиционер поднялся.
– Это они между собой разбираются, – сказал.
– Они – это кто?
– Ворье, бизнесмены эти. Хапнул лишнего – в гроб. Знаешь много – в гроб. Дорогу сильному перешел – в гроб. Друг друга съедают, как пауки.
– Значит, и искать не будете?
– Будем, – все так же равнодушно сказал милиционер. – Только не найдем никого. Ни одного еще по подобным делам не нашли за последние полтора года. Одна мразь уничтожает другую – чего же нам-то в их дела лезть. У нас и так работы полно.
Только сейчас, кажется, вспомнил о том, что Барсуков вроде как друг покойному. Смягчился:
– Будем искать. Будем.
«Их все ненавидят – этих краснопиджачных, – подумал Паша. – С червоточинкой, правильно Семеныч сказал».
– Спасибо.
– За что? – удивился Паша.
– За беседу.
Паша проводил милиционера до дверей и потом долго стоял в коридоре. Перешел к зеркалу. Понравился себе. Спокоен и строг. Никто и никогда не возьмет над ним верх.
«Как бешеных псов уничтожать. Тех, кто вознесся».
Как звучит хорошо. Как песнь. Как гимн. День за окном догорал кроваво.
8
Конечно, он испугался в первый момент. Вздрогнул, когда кто-то взял его за рукав, поспешно обернулся и увидел Марию Никифоровну – учительницу свою любимую. Испуг так силен был, что он даже не смог поначалу с мышцами лица совладать и зубы сцепил, чтобы челюсть нижняя не дрожала.
– Пашенька! – пропела Мария Никифоровна. – Сколько я тебя уже не видела?
Он смог наконец, не разжимая зубов, улыбнуться, но улыбка вымученной оказалась.
