– Ну, женщина эта, на которую он вчера напал. Она же жива осталась.
– Жива? – Ему показалось, что пол поплыл под его ногами.
– Ага, в больнице лежит. А ты разве не слышал? Все об этом говорят.
Он оперся рукой о станок, хотел сказать что-то, но не получилось, он закашлялся.
– Ничего, ничего, – засмеялся Авдотьин. – Это дело известное – надо горло промочить. – И вышел.
«Сволочь, – с внезапной яростью подумал он. – Алкаш чертов». Если только Авдотьин не соврал, ему крышка.
Утром Катя обнаружила в классном журнале очередную записку: «Почему снят портрет Маяковского? Это же классик. Прошу вернуть на место». Впервые за эти дни она не испугалась, а только смотрела с безразличием на лежащий перед ней листок бумаги. У нее появился новый страх. А старый остался в прошлом.
За окном первоклашки добросовестно тащили в школу свои неподъемные портфели. Славик Бекетов из 7-го «А» оглянулся – не видит ли кто – и запустил камнем в сидящую на заборе кошку. Та оказалась проворнее Славика и спрыгнула на землю прежде, чем камень до нее долетел. Аня, преподаватель биологии, вышла из зеленого «жигуленка» и направилась к школе. Через минуту она заглянула к Кате и произнесла беззаботно:
– Привет!
– Привет! – отозвалась Катя. – Ножками мы не любим на работу ходить?
– Меня муж теперь возит, – сказала Аня. – Все из-за маньяка этого.
Она вошла в класс, прикрыла за собой дверь.
– Слушай, Кать, ну что – поймают его или нет? Что муж-то говорит?
– Говорит, должны поймать.
– А мой вчера кровь сдавал на анализ. Пришел – ругается. Говорит: черт знает что, у всех мужиков берут кровь. А если в Москве такой заведется, тоже у всех будут брать? Сколько там у них жителей? Миллионов десять есть? Вот пусть у пяти миллионов мужиков кровь и берут, чтобы одного-единственного поганца выловить.
– Ну, у нас-то городок маленький, – улыбнулась Катя, но улыбка получилась невеселой.
– Городок маленький – ловить будет легче, – объявила Аня. – И женщина эта жива осталась, так что недолго ему теперь гулять придется, соколу ясному.
Кассирша была занята разговором.
– Три сорок семь, – сказал он, протягивая пятерку. – В первый отдел.
Кассирша недовольно на него посмотрела, но деньги взяла, успев еще сказать подруге:
– Что ты говоришь? Ну надо же, – и повернулась к нему наконец: – Что вы сказали?
– В первый отдел три сорок семь, пожалуйста, – повторил он.
– А самое обидное, что она одна только и видела маньяка в лицо, – сказала подружка кассирше, продолжая прерванный разговор.
– Но она хоть успела его приметы описать? – спросила кассирша, нажимая на кнопки.
Кассовый аппарат заурчал и выстрелил чек.
– В том-то и дело, что нет, – сказала подружка. – Она в сознание так и не пришла.
– Вам еще что-то? – спросила кассирша.
– Нет-нет, – поспешно ответил он и отошел на два шага, делая вид, что пересчитывает сдачу.
– У меня там одноклассница бывшая работает медсестрой, – донеслось до него. – Рассказывает, что день и ночь возле той женщины милиционер дежурил, все ждал, когда она в сознание придет, чтобы с нее показания снять. А оно видишь как обернулось.
Он выскочил на улицу, сжимая в руках неотоваренный чек, и там, на крыльце, расхохотался громко, приседая и колотя себя по коленям ладонями. «Не приходя в сознание! – ликовал он. – Не приходя в сознание!» И хохотал, счастливый.
Мальчишка с мороженым испуганно посмотрел на него и перешел на противоположную сторону улицы.
– Значит, все-таки умерла, – сказал Боркин и забарабанил пальцами по крышке стола.
– У нас еще приметы есть, – подсказал Толик.
– А-а, брось, – Боркин махнул рукой. – Что это за приметы? Рост средний, волосы темные, одет в брюки и рубашку. Под эти приметы и ты подходишь. Сумерки уже были, так что мужик тот плохо насильника рассмотрел. Да и подслеповат он, как мне кажется. И приметы эти липовые – только от желания помочь хоть чем-то. А ты говоришь, – и Боркин опять махнул рукой. В этом его жесте сквозила досада. – Весь отдел на ногах, а толку – ноль.
– Найдем, – сказал Толик.
– Не надо мне этих пионерских обещаний! – взорвался Боркин. – Мне предложения нужны, понял?
– А у меня есть предложение, – сказал Толик. – Ему надо приманку подпустить.
– Приманку? – протянул Боркин. – А ведь это мысль, пожалуй.
Поначалу он обосновался на автобусной остановке. Здесь, под навесом, стояла лавочка, и он сидел, вытянув ноги, и провожал взглядом проносящиеся мимо автомобили. Сразу за дорогой начиналось большое поле. Урожай уже собрали, и оно было перепахано. Из развороченной земли торчали золотистые стебельки.
Потом он подумал, что не стоит ему сидеть здесь, на виду, поднялся и спустился от дороги вниз. По тропинке он дошел до леска и здесь с тропинки свернул, прошел еще немного и сел в траву. Теперь ему была видна автобусная остановка, а чуть левее, если повернуть голову, – начало тропинки. Если по этой тропе пройти через лесок, то вскоре выйдешь на городскую окраину, в район одноэтажных домов, прячущихся в тени фруктовых деревьев.
Здесь, на остановке, обычно выходили пассажиры междугородных транзитных автобусов, идущих из областного центра, или, как здесь говорили, из столицы.
Он докурил сигарету и лег в траву. Подумал, что все прохладнее становится с каждым днем и скоро будет совсем холодно. Тогда, наверное, придется временно прекратить свои набеги, переждать холода. Потом он вспомнил себя и свои мысли месячной давности, когда еще не началось это.
Все оказалось не так сложно и страшно, как представлялось раньше, и болезненное напряжение первых дней сменилось чем-то похожим на азарт. Да, он не боялся теперь – его боялись, и это придавало ему уверенности. Он был вольным охотником, охотником в краю, где очень много дичи, и когда он думал о себе так, то чувствовал, что становится сильнее. И смелее. Он так задумался, что не услышал, как подошел к остановке автобус. Открылась дверь, и пассажиры, человек десять, ступили на землю и, вытянувшись гуськом, пошли по тропинке к леску. Он даже не пошевелился, потому что понял, что бесполезно: женщин было всего три, и шли они посередине, так что нечего было и думать идти за ними. Когда люди скрылись за деревьями, он достал из кармана пачку сигарет и закурил. Нет, положа руку на сердце, можно признаться, что были за все это время два момента, когда он здорово испугался. Первый раз – когда сдавали кровь, а второй – когда узнал, что женщина жива, та женщина, которая закричала. Тогда он оплошность допустил, конечно, в этом нет никакого сомнения. Место было выбрано не очень удачно: пустынное-то оно пустынное, но люди ходят там чаще, чем ему хотелось бы. И чего его туда потянуло? Он вздохнул и повернулся на другой бок, чтобы лучше видеть дорогу. Едва он улегся поудобнее, как на обочине притормозил малинового цвета «жигуленок», и из него вышла девушка. Она вытянула из салона большую черную сумку и захлопнула дверцу. «Жигуленок» прошумел колесами по щебенке и, выехав на асфальт, стал стремительно набирать скорость. Девушка поставила сумку на землю и, немного разведя в стороны руки, с удовольствием потянулась. «Издалека едет, из столицы», – понял он и повел взглядом вдоль дороги. Шоссе было пустынно. «Хорошо, – подумал он. – Только бы она не ждала себе попутчиков идти через лесок».
Девушка наклонилась к сумке, достала зеркальце и помаду и начала красить губы. Он, лежа в траве, следил за ней из своего укрытия. Она стояла спиной к солнцу, и зайчик от зеркала дрожал на ее лице. Наконец она закончила, спрятала вещи в сумку и, подхватив ее в руку, пошла по тропинке к лесу. Когда девушка подошла ближе, он смог рассмотреть ее и понял, что это, судя по всему, первокурсница, едущая к родителям в гости: не девушка даже, а девочка, потому что крашеные губы на ее мордашке не смотрелись
