– Скучно!
– Вот видите!
– А мама? Ей тоже можно?
– Я не знаю, – пожал плечами Корнышев. – Как-то не думал об этом.
– Если больше трех человек – тогда скидка! – сказал с борта катера сообразительный парень.
– Вот! – обрадовалась Катя. – Еще и скидку заработаем! Давайте маму тоже возьмем!
– А она захочет?
– Ну, конечно!
– А если она и сама откажется, и вам запретит? – продолжал сомневаться Корнышев.
Катя замялась. Значит, подобного развития событий она не исключала.
– У меня есть план, – пришел на помощь девушке Корнышев. – Сделайте ей сюрприз. Вместе с Никифором. Вечером ваша мама делает что?
– Ничего. Скучает.
– Прекрасно! – оценил Корнышев. – Вечер. Ваша мама скучает. Вы с Никифором предлагаете ей прогуляться по набережной. Здесь, должно быть, красиво вечером.
– Здесь красиво! – эхом отозвалась Катя.
– Привозите маму сюда. Короткая прогулка по набережной. Будто случайно сворачиваете на причал. Тут этот катер. Вы поднимаетесь на борт и тут объявляете маме, что катер вами зафрахтован на этот вечер, деньги уже заплачены, тем временем катер отходит от причала, и маме вашей деваться в принципе некуда. Остается пить шампанское и веселиться. Как вам мой план? – обратился Корнышев к парню.
– Супер! – оценил тот.
Ему нравилось все, что могло принести деньги. А с соседних катеров тем временем смотрели завистливым и жадным взглядом конкуренты, и в таких условиях попробуй что-то не так ответь клиенту…
– И мне нравится, – сказала Катя. – Настоящий будет сюрприз. Как здорово вы умеете придумывать! Только я одного не пойму: а где будете вы?
– Я буду где-нибудь в каюте, – пожал плечами Корнышев. – И появлюсь только тогда, когда мы уже отчалим. Тут, наверное, есть какое-нибудь укромное местечко.
– Есть! – с готовностью подтвердил парень. – Обеспечим! Так мы договорились с вами?
– Конечно, – кивнул Корнышев.
– Тогда задаток, пожалуйста! Чтобы, значит, к взаимному удовольствию!
Боялся упустить выгодных клиентов. До сих пор, наверное, не мог поверить, что на сегодня он работой обеспечен.
– Получается, что я ни за что сижу! – сказал Ведьмакин. – Получается, за чужие грехи отдуваюсь!
– Да не было грехов! – поморщился Горецкий. – Не было ни убийств этих, ни попытки сожжения трупов! Ничего этого не было!
– А за что же меня тогда так?! – еще больше ужаснулся Ведьмакин.
– А вот думайте! – внушительно сказал Горецкий. – Вспоминайте! В ваших же интересах! Зачем вам за несуществующие грехи ответ держать?
– Так ведь выпустить теперь должны! – не очень пока уверенно сказал Ведьмакин. – Ежели я не виноват…
И посмотрел на собеседника с пробуждающейся надеждой.
– За это и сражаемся! – доверительно сообщил Горецкий.
Во взгляде его собеседника по-прежнему угадывалось недоверие, но что-то в Ведьмакине дрогнуло, будто он впервые допустил возможность того, что сидящий напротив человек – не мучитель и не враг, а… А кто?
– А вам вообще что за интерес? – озвучил свою растерянность Ведьмакин.
К ответу на этот вопрос Горецкий был давным-давно готов. И он с удовольствием использовал «домашнюю заготовку». Рядом с ведьмакинским служебным удостоверением он положил свое и получилось очень эффектно. А для усиления эффекта Горецкий сказал прочувствованно:
– Вы такой же, как я. Вы один из нас. И это дело нашей чести – вернуть вам честное имя!
Вот тут Ведьмакина проняло. Вряд ли ему все внезапно вспомнилось, и он снова осознал себя не безграмотным забитым шоферюгой, а офицером спецслужб, но предчувствие смены участи оглушило его, всколыхнуло черное болото искалеченной памяти.
– Вы офицер, полковник! – продолжал свои попытки растормошить собеседника Горецкий. – У вас вот таких офицеров, как я, в подчинении было несколько десятков, я так думаю. Один из них – Иван Алтынов, это имя нами установлено доподлинно. Остальных мы пока не знаем, но надеемся их разыскать с вашей помощью.
Ведьмакин слушал молча и никак не реагировал.
– Алтынова вы помните, – вкрадчиво сказал Горецкий. – И даже убить его хотели. Это вы сами мне недавно рассказывали. Провинился перед вами Алтынов?
– Алтынов был офицер, – с невообразимо задумчивым видом произнес Ведьмакин, еще пять минут назад шофер и убийца, а ныне уже почти полковник, но комичности в его поведении не было ни грамма, потому что он и в самом деле был полковником.
– Правильно, офицер! – с готовностью подтвердил Горецкий.
– Хороший был офицер…
– Вы его помните? – проявил нетерпение Горецкий. – Сможете лицо вспомнить?
– Так ведь мне показывали… Фотокарточку его, в смысле.
– А без фотокарточки? – торопил события Горецкий. – Помните его в жизни?
– Ну конечно, – ответил Ведьмакин, хотя вид при этом имел крайне неуверенный.
Просто он хотел помочь Горецкому. Сделать доброе дело человеку, который ему, как сегодня оказалось, совсем не враг.
– Вы с ним вместе на Кипре работали! – подсказал Горецкий. – Кипр! Помните? Маслины! Апельсины! Море! Жара страшная там летом! Жару вы помните?
Горецкий быстрым движением крутанул на гибком штативе плафон настольной лампы, направляя яркий луч света в лицо своему собеседнику, Ведьмакина ослепило и обдало жаром от близкой стопятидесятиваттной лампочки, он зажмурился и захлебнулся воздухом от неожиданности, и вдруг сказал:
– Катя!
Горецкий обмер. Медленно-медленно опустил плафон лампы, позволяя Ведьмакину вздохнуть свободно и открыть глаза. Ведьмакин взмахнул ресницами, посмотрел на собеседника.
– Что – «Катя»? – тихо спросил Горецкий, все еще не веря в то, что ему удалось растормошить собеседника. – Кто такая Катя?
– Я не знаю, – пробормотал Ведьмакин беспомощно.
– Но ведь вы почему-то сказали – «Катя»! – тормошил его Горецкий.
– Я не знаю, – повторил Ведьмакин.
У него был крайне озадаченный вид. Что-то очень важное для него сейчас всплыло, но в чем ценность этого воспоминания – он понять не мог и мучился от собственной беспомощности.
Катя вид имела заговорщицкий. Никифор держался молодцом, старательно изображая скучающего туриста на прогулке, зато Катя была – вылитый Джеймс Бонд на задании.
– Катька! – сказала что-то заподозрившая Алла Михайловна и шутливо пригрозила дочери пальцем. – Я тебя не узнаю. Что-то с тобой происходит!
Екатерина хихикнула. Никифор глянул на нее строго, и Катя тайну сохранила, потому как такой у них с братом был уговор.
После захода солнца набережная в Ларнаке приобрела по-средиземноморскому романтичный вид. Круглые плафоны фонарей отбрасывали свет, который растворялся в бархатистой тьме южной ночи. Пальмы казались декорациями в какой-то театральной постановке. Вместе с волнующими запахами вкусностей и специй из близлежащей таверны приплывала греческая мелодия, которую тут же подхватывал
