смешивалась с дождевой водой. Пуля попала ему в голову сзади и вышла, разворотив челюсть.
34
Я хотел уехать, но Ряжский не позволил. Он запер меня в своем кабинете, а сам долго отсутствовал, занимаясь убитым Боголюбовым. Прямо под окнами прокуратуры все случилось, следственной бригаде даже не пришлось выезжать на место происшествия.
Мне было плохо – холодно и неуютно. Потом я понял, что это нервы. Бесцеремонно обыскал стол Ряжского, будто мстя ему за свое неправомерное заточение, нашел растворимый кофе и сахар, с помощью кипятильника вскипятил воду, взятую из графина. Кофе меня взбодрил. По-прежнему за окном было сумрачно и мерзко, но теперь я не чувствовал себя одиноким и покинутым, как двадцать минут назад.
Ряжский возвратился во второй половине дня. Он был сильно не в духе, и я его понимал. С ним пришли еще три человека, которых я видел впервые. Ряжский увидел банку кофе на столе, молча взял ее и швырнул в ящик стола. Показывал, что он сильно не в духе и кофе мне больше не видать.
– Вы видели, как все произошло? – спросил Ряжский у меня.
Его товарищи расположились в кабинете кто где: один на стуле у стены, один на подоконнике, еще один оказался у меня за спиной.
– Да.
Я ему рассказывал об этом в самые первые минуты, когда все произошло и из прокуратуры высыпали люди, среди которых был и Ряжский.
– Сколько было убийц? Как они выглядели?
– Я их не видел.
А Ряжский, слушая меня, одновременно порывистыми движениями рисовал на листе бумаги схему.
– Вот, – сказал он. – Это прокуратура, вот вход, – ткнул пальцем в рисунок. – Вот дорога. Где вы стояли?
Я примерился и показал.
– А Боголюбов, следовательно, был вот здесь?
– Да.
– И вы не видели убийц?
– Улица была совершенно пустынна.
– Вы, два милиционера, Боголюбов – и больше никого?
– Кажется, в «воронке» еще сидел шофер.
– Сидел, – подтвердил Ряжский. – Так кто же стрелял?
– Я не знаю.
– Кто стрелял? – мрачно повторил Ряжский.
– Вы думаете – это был я?
Я нехорошо усмехнулся.
– Просто странно, что вы не видели, – пояснил один из товарищей Ряжского.
– Спросите у милиционеров, – огрызнулся я. – Они-то видели?
– Они видели, – подтвердил мой собеседник.
– Видели? – изумился я.
Мне показалось, что он меня провоцирует. Там, на месте убийства, в первые минуты царила совершеннейшая растерянность. И я отчетливо слышал, как конвоиры на расспросы выбежавших прокурорских работников отвечали нечто невразумительное.
– Я, по-вашему, пытаюсь что-то скрыть?
– Мы хотим это понять.
– У вас какой-то обвинительный уклон, как мне кажется.
– Именно кажется, – сообщил Ряжский.
Он, наверное, плохо видел меня, потому что потянулся к настольной лампе и включил ее, но когда сноп света ударил мне в глаза, я понял, в чем дело, – видел такое в фильмах.
– Это допрос? – уточнил я.
– В прокуратуре редко беседуют просто так, по душам, – сказал Ряжский. – Кстати, я хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.
Это были два разных человека – Ряжский сейчас и Ряжский утром, когда я только к нему пришел. Он стал жестким – хорошее слово, которое все объясняло.
– Я хочу вернуться к нашему утреннему разговору. О вас, о вашей компании, о ваших друзьях. Вы говорили, что все трое участвуют в прибылях.
– Да.
– Поровну?
– Да.
И это я ему уже говорил.
– А кто принимает окончательное решение по всем вопросам?
– Сообща.
– Сообща – это в колхозе, – усмехнулся зло Ряжский. – А в любой фирме всегда есть глава.
– У кого право подписи? – подключился один из присутствующих.
– У меня, – ответил я.
– Значит, вы и есть глава?
– Формально.
– А реально? Демин, да? А вы просто подставной?
Мне не понравилось, что они готовы записать Демина едва ли не в мафиози, и поэтому сказал:
– Никакой я не подставной.
– Значит, вы все-таки главный?
– Значит, я.
Я только сейчас обнаружил, какой железной хваткой обладают эти люди. Они строили разговор так, что без особого труда получали нужные им ответы – даже в тех случаях, когда я пытался этому воспротивиться.
– И по поводу Гончарова, следовательно, тоже вы принимали решение?
– Решение – о чем?
– О том, чтобы его принять в ваш коллектив.
– Такое мы решаем сообща.
Я думал, что Ряжский снова напомнит мне о колхозе, но вместо этого он сказал:
– Неувязочка. Вы вот мне говорили, что Демин как раз был против.
Говорил, правда. Черт, как он, оказывается, все цепко удерживает в памяти, и то, что в прежних наших с ним разговорах прозвучало лишь как нечто незначащее, о чем я уже и забыл, для Ряжского, оказывается, имело очень немаловажное значение, и все он держал в глубинах своей памяти очень аккуратно – словечко к словечку, факт к факту. Знал, что все ему еще непременно понадобится.
– Да, Демин был против.
– А почему?
– Ну, не знаю. Несимпатичен ему был Гончаров, так следует понимать.
– Причина должна быть. Антипатия всегда начинается с чего-то.
– Он нам съемку сорвал.
– Кто?
– Гончаров.
Про это я ему уже рассказывал – в тот самый вечер, когда был убит Гончаров. Но Ряжский сделал вид, что ему все равно интересно. Я понял – хочет, чтобы и его товарищи послушали. И я все рассказал заново.
– До съемки вы знали Гончарова?
– Нет.
– А его супругу? Как ее, кстати, зовут?
– Нина Тихоновна.
– Нину Тихоновну знали?
