в) экстаз упоения жизнью на фундаменте крови и неизбежная гибель уходящих поколений.
По мысли Ю., существуют позиции, дающие человеку возможность отграничивать себя от тех сфер, где боль и муки располагают неограниченной властью. Достижение этих позиций - дистанцирование от собственной телесности и трансформация своего тела в объект - осуществимо, согласно Ю., посредством техник аскезы и самодисциплины. Человек, по Ю., неизбывно зависит от тотемических, магических, технических и иных внешних, чуждых ему сил. Современное индустриальное государство, по Ю., предельно технизировано: индивид лишен каких-либо осмысленных представлений о ценностях жизни - культ техники выступает и как 'высокая' метафизика, и как повседневная этика, полностью подавляющие его самость. ('Кто сказал, - восклицает Ю., - что мировой дух ярче проявляет себя в осознанных, чем неосознанных действиях?') Мировые войны 20 ст., по мнению Ю., могут быть интерпретированы как один из факторов всеевропейского 'гигантского индустриального процесса', как ипостась 'воли к власти' (у Ю. - 'воли к всевластию', 'цели всех целей' - der Wille zur Allmacht), результирующейся в массовом жертвенном самоотречении людей. Пафос героики в данном случае отсутствует: человек реализует собственную предназначенность как придатка технических механизмов. (По версии Ю., 'воля к власти' обретает значение в условиях 'определенного жизненного состояния' как конкретная 'субстациональная власть' и как 'сфера права'; осуществима же 'воля к власти' лишь в рамках ранжированного бытия, которому она и служит.) Тоталитарное государство в целях выживания, объективации своей абсолютной воли и сопряженной с ними геополитической экспансии вынуждено трансформировать идеи 'общественного договора' и идеалы либерализма в глобальную модель перспективного 'рабочего плана', в рамках которого стираются базисные социальные водоразделы социума и, в частности, каждый 'рабочий' ('работник') необходимо выступает и как 'солдат'. По Ю., 'рабочий' как 'гештальт' (в трактовке Ю. суть подлинно действительное, - принцип, определенным образом конституирующий жизнь) противопоставлен 'буржуа', не способному к организации и господству. (Ю. характеризовал эту новую общественную ипостась так: 'Мы привыкли платить по счету и никогда не теряем времени даром… В любую минуту может прозвучать приказ, и жаль каждую минуту, каждую каплю, которая не выпита, и каждое мгновение, которое будет упущено… Мы хотим пить, позволяя себе разбивать о стену горшки и радоваться тому, что мы призваны стать орудием жестокой воли, принадлежа к тем малым цифрам, которыми оплачивают счета… Мы хотим сделать праздник из нашей гибели, - праздник, в честь которого должен прозвучать опрокидывающий весь мир громовой, еще никогда не слыханный салют… Раскаленную ниву, ожидающую нас, не видел в своих мечтах ни один поэт. Тут - железный ад, пустыня с огненными пальмовыми островами, грохочущие валы из огня и стали, через которые перекатываются красные молнии; стая стальных птиц парит в облаках, закованные в броню машины фыркают, пробегая через поле. И все, что имеется в чувствах, от ужасной телесной боли до высокого торжества победы, - все сливается в шумном единстве в блестящий символ жизни. Песни, молитвы и ликование, проклятия и вино - чего еще нам желать?') В динамике как мирного, так и военного времени (согласно Ю., это в конечном счете взаимозаменяемые понятия) данный 'рабочий план' может быть обозначен как состояние 'тотальной мобилизации'. (С точки зрения Ю., '… в глубине, за теми сферами, в которых диалектика целей войны получает свое значение, немец встречает одну из самых могущественных сил: он встречает самого себя. Прошлая война была для него прежде всего средством осуществления самого себя. И отсюда должно быть начато новое вооружение, о котором мы заботимся, призывая немцев к мобилизации. Ничего кроме.') 'Рабочий' у Ю. - это не столько обобщенный термин для обозначения представителя определенного общественного класса, сколько категориальная словоформа для фиксации 'подпочвенной субстанции' немецкой расы в ее скрытых потенциях и открытых действиях - для маркировки универсального типа человека. Последний являет собой естественный продукт эволюции техники, выступая носителем новаторского сознания, присущего 20 ст. Техника у Ю. - способ, посредством которого 'мобилизует' мир гештальт Рабочего. В системе техники ('органической конструкции' или включенности человека в мир машин) и выступает новый, принципиально альтернативный мир. Этот мир, с точки зрения Ю., 'по определению' настолько радикален, что находится по ту сторону параметров 'прогресса' или 'упадка'; этот мир планетарен: такие общественно-политические формы, как национализм или социализм (центрирующиеся на особенном нации или класса) несоразмерны ему. По Ю., 'наш век по праву носит название века рабочего… Работа - это ритм кулака, мысли и сердца, жизнь днем и ночью, наука, любовь, искусство, вера, культ, война; работа - это полет атома и сила, движущая звезды и солнечную систему'. 'Рабочий' был призван 'порвать юридические путы буржуазного общества', 'сделать собственное бытие масштабом истолкования мира' и, наконец, выбросить на свалку истории мировоззренческие утопии 'нечистого духа' (и материализм, и идеализм), ибо, согласно Ю., 'твердость мира преодолевается только твердостью, а не мировоззренческими фокусами'. Значимость обретения абстрактной свободы для таких людей, по Ю., в пределе своем уступает активному участию в репертуарах героического служения Отчизне и безукоризненному выполнению своих функциональных обязанностей как граждан. (По мысли Ю., удел поколений, переживших войну, не может иметь аналогов: 'И если поколение, которое столкнулось с этим, смогло бы оплатить вину, почву для которой взрыхлили другие, то оно, может быть, собрало бы в свой единственный и ужасный час в раскаленном чистилище такую добычу, которая позднее принесет свои плоды и которая весит больше, чем все смерти и все страдания'.) В эпоху второй половины 20 в., маркированной знамением термоядерной катастрофы и насущной необходимостью переоценки многих ценностей, Ю. призывал обратить пристальное внимание на уроки того прошлого, когда 'труд и наука повернулись на службу смерти, меч защищал несправедливость, судья принижал право до оружия пиратов, учителя… разрушали в детях образ Бога'. Такие исторические времена Ю. оценивал как фазис нигилизма, когда 'новые порядки уже значительно продвинулись вперед, а соответствующие этим порядкам ценности еще не видны' (ценность у Ю. противополагается боли). Но в условиях новых реалий Ю. усматривает спасительные для человека нравственно-волевые основания не в 'гештальте Рабочего', а в учении Достоевского о целительном потенциале боли. Фундаментом этих личных обретений могут служить, по мысли Ю., искусство и философия - элементы области 'неупорядоченного' или 'пустоши' (нем. Wildnis), принципиально ускользающие от тисков современной системы порядка. В разделе 'Измеримое и время судьбы' (эссе 'У временной стены') Ю. выдвигает версию о том, что астрологическое, вненаучное постижение мира может оказываться эффективнее его научного истолкования. В контексте задаваемой в этих рамках модели метаисторического деления времени Ю. формулирует схему 'мировой истории' с присущей ей шкалой 'гуманных членений' и разграничивает от 'истории Земли' с ее 'сидерическими членениями'. По мысли Ю., анализирующего посредством 'космической экономии' место и роль НТР в судьбе человечества, принципиальное равновесие земной цивилизации ненарушимо техническим прогрессом. Речь должна идти не об экологической катастрофичности, а, скорее, о переменах качественно иного масштаба. Ю. стремился (дневниковые записи времен Второй мировой войны) тематизировать 'сверхвременные константы' 'праистории', схватывающую жизнь в ее вневременном измерении: 'Все эти пять лет, что земля, на которой живет человек, дрожит и разверзается под нашими ногами, в нас просыпается сознание того, что мы стали объектом игры таких энергий, которые в миллионы раз превосходят возможности нашей индивидуальной свободы. Для величайших реалистов становится все более очевидным, что нынешний кризис простирается далеко за пределы хозяйственных и политических факторов, которыми он будто бы был вызван и в рамках которых, как мы, возможно, себя убедили, он должен был оставаться'. Философско-историческая концепция Ю. четко увязывает характер суждений, выносимых о настоящем, с одной стороны, и наличные модели исторического понимания - с другой. Предлагаемая модель истории Земли способна позволить, с точки зрения Ю., заслонить традиционное историческое мировосприятие 'временной стеной' конца мировой истории. Результатом этого должно явиться осмысление индивидами их отношения к космической 'первооснове', откуда и черпаются постоянно обновляющиеся вселенские гештальты. Ю. был убежден в том, что каждый, кто в состоянии осознать и бороться за свою индивидуальную свободу, осознав ее ценность, способен выбрать для себя (пусть даже и в полном одиночестве и изоляции) так называемый 'путь через лес' (эссе Ю. 'Прогулка в лесу'). Человек, готовый в одиночку противостоять тоталитарному государству, - 'человек, идущий через лес', - неизбежно, по Ю., обречен на обретение встречи с подлинным самим собой, восстанавливая свою изначальную духовно-телесную связь с родом, т.е. свое истинное наследие. Смерть - не угроза для человека, наконец обретшего себя. Согласно Ю., 'с возрастом надо укреплять дружбу со смертью…, давая ей прорасти в тебе деревом, дающим тень'.
