Хотя нет, слон пролез бы в дверцу только по частям. Или это овальное отверстие следовало именовать не дверцей, а люком?..
Тебе в туалет не надо? — спросил Стерляжий, направляясь мимо меня к люку с коробкой на плече.
Пока не очень.
Лучше сходи авансом — в лифтовой кабине удобств нет. Сортир вон там.
Я последовал его совету. Никто и не подумал сопровождать меня. А если?..
Шахта не годилась для побега, но где-нибудь неподалеку наверняка был другой выход на поверхность. Еще в изоляторе я тщательнейшим образом ощупал швы своего комбинезона — нет, кажется, туда не вшили никакого «жучка»-маячка… Помимо туннеля, в зал вело несколько тесных коридоров. Юркнуть наугад и поискать выход… Есть шанс.
Пусть территория мусоросжигающего завода мне незнакома, размышлял я, пялясь на кафель над писсуаром. Ну и что? Мне всего-то надо добежать до ограды и перемахнуть через нее, а там — ищи меня с собаками. В крайнем случае, если не удастся уйти сразу, можно затаиться на территории, на худой конец — зарыться в гору мусора или шлака, да мало ли что можно придумать! Удрать можно. А на тот случай, если Стерляжий не соврал и у них действительно есть прикрытие, первым делом надо кинуться не в объятия родной милиции, и не в ФСБ, а в редакцию любой массовой газеты. Убьют меня после этого или нет — не знаю, но хоть насолю им от души…
Убежден: если бы я тогда не врезал Стерляжему по физиономии и если бы он не признал мое законное право врезать — я бы так и сделал.
Собственно говоря, я и сейчас испытывал жгучее искушение удрать, останавливало меня только соображение: а не пожалею ли я впоследствии? Космический лифт, оборудованный на окраине Москвы, орбитальная станция… Мое желание стать космонавтом иссякло без остатка, когда мне было лет девять, — но только потому, что я уже в том возрасте понимал, насколько малы мои шансы. Пройти все отборы (допустим, я прошел бы их), провести большую и лучшую часть жизни в бесконечных тренировках — и в конце концов никуда не полететь, подобно большинству кандидатов? Увольте, я пас.
Человек отказался играть в лотерею, а к нему на улице пристают с криком: «Возьмите свой счастливый билет! Да берите же, он ваш, он выиграл, не будьте идиотом!» Почему же я не рад? Только потому, что счастливый билет мне всучили принудительно? Глупо же…
А главное — мне верили. Мне уже доверяли. Пусть чуть-чуть. Скажите по совести — вы бы удрали на моем месте?
Я остался.
В кабине не оказалось иллюминаторов. Я не видел, Какой высоты (или глубины, если смотреть сверху) была шахта, не видел и того, под что она была замаскирована.
Наверняка под что-нибудь технологическое, скажем, под башню-градирню. Почему бы нет? Городской мусор, конечно, не антрацит, но и он при сгорании должен выделять немало тепла — почему бы не пристроить к заводу маленькую теплостанцию? Вполне рациональный, хозяйский подход.
Не видел я и панорамы ночного города, раскинувшегося под нами, и жалел об этом. Если бы не ускорение, такое, какое бывает в скоростных лифтах, можно было подумать, что кабина никуда не движется. Разница заключалась в том, что ускорение не собиралось пропадать и, кажется, понемногу росло. Очень хорошо, что для пассажиров конструкторы кабины предусмотрели сиденья: стоять было бы тяжеловато.
И еще я никогда не ездил в лифтах, кабины которых гудят и вибрируют от напора воздуха.
Потом у меня заложило уши.
— Сбрасываем излишек давления, — обернулся ко мне Стерляжий. — На «Грифе» оно меньше земного. Глотай почаще.
Расположенных кольцом сидений — надо сказать, очень невзыскательных — я насчитал десять штук, но летели мы втроем, если не считать коробок, уложенных в центре кабины чуть ли не до потолка и крепко стянутых ремнями. Третьим пассажиром был незнакомый типчик лет тридцати пяти, он зевал и явно намеревался вздремнуть, как только давление воздуха придет в норму. Больше никого.
— Лифтера здесь нет, как я понимаю? — полуспросил я Стерляжего.
Тот отрицательно мотнул головой.
— А где трос? — Насколько я помнил, космический лифт должен был карабкаться по тросу, сработанному из чего-то сверхпрочного и, главное, сверхлегкого. И уж само собой разумеется, трос этот должен, во-первых, начинаться на экваторе, а вовторых, находиться в районе, запретном для полетов летательных аппаратов всех типов — разрезанный пополам самолет не срастется вновь и не регенерирует, как дождевой червяк. Пусть над Москвой летают редко, но все же летают. А спутникам и вовсе закон не писан, шляются где хотят.
— Кларка начитался? — ухмыльнулся Стерляжий. — Мономолекулярные нити из углерода и все такое? Ну-ну. Да еще астероид в качестве противовеса. — А что вместо нитей? — сейчас же спросил я. — А тебе не все равно? Ну хорошо, вместо нитей энергошнур. Устраивает это тебя? Понятнее стало? Главное, не боись, он не оборвется. — Тут Стерляжий почемуто поморщился. — Подвеска надежная, а с кабиной все может быть. И бывало…
Наверное, с этим у него были связаны не очень приятные воспоминания. Поэтому я на время заткнулся и молчал минут пять.
Потом не выдержал и спросил: — Как действует этот энергошнур? — Тащит нас куда надо, вот и все. — Я не то хотел сказать… На каком принципе он работает? — А я знаю? — пожал плечами Стерляжий. — Если бы мы его сами придумали и воплотили, я бы, конечно, знал хотя бы основы. Но видишь ли, в чем дело: его разработали не мы. — Он вздохнул и добавил: — Не люди, я хочу сказать.
Я успел оценить совет посетить туалет — подъем продолжался три часа с хвостиком. За первый час я измучил Стерляжего вопросами, после чего он раздраженно заметил, что у него в отличие от некоторых во рту обыкновенный язык, а не помело, и предложил мне заткнуться. Мне пришлось смириться, хотя вопросов осталось еще предостаточно. Если космический лифт, подвешенный к непонятному энергошнуру, изобрели не люди — то кто? Зеленые человечки? По словам Стерляжего выходило, что на лифт наткнулись случайно. Когда, где? Кто это засекретил, если не спецслужбы, и почему тогда Корпорация в достаточной степени самостоятельна, если верить Стерляжему? Кстати, надо ли ему верить?
Ой не знаю.
Но подземный завод — реален, а меня тащит в космос кабина лифта. Это факт. Я не страдаю галлюцинациями, не поддаюсь гипнозу, не принимал наркотиков и вообще психически здоров, а значит, должен считать свои ощущения плодом реальности, а не воображения.
Легко ли это?
Крота выкопали из норы, раскрутили в праще и отправили немного полетать. Вероятно, он выживет, если не шмякнется о камень, но сумеет ли он понять, что с ним происходит? А если бы крот обладал человеческим сознанием — смог бы он, попав в чуждую среду, избавиться от ощущения нереальности или пришел бы к выводу, что переел пестицидов? Пожалуй, второе предположение показалось бы ему более логичным…
Стерляжий дремал, посвистывая носом, а я пытался разложить услышанное по полочкам. Вероятно, с тем же успехом, что и упомянутый крот.
Энергошнур не ионизирует молекулы воздуха, его нельзя обнаружить ни глазом, ни радаром — это раз. Кабина лифта покрыта чем-то таким, из-за чего на экранах локаторов тоже невидима, — это два. Сквозь атмосферу она проходит с относительно малой скоростью, благодаря чему поглощающее покрытие не сгорает, — это три. Энергошнуром можно управлять как с орбиты, так и с Земли, а когда он не тянет кабину, его вообще выключают, — это четыре. Кабина имеет энергоприемники в носовой и хвостовой частях — или, если угодно, над потолком и под полом. Это пять. С Земли осуществляется лишь грубая наводка на орбитальную станцию, затем управление перехватывает «Гриффин», или «Гриф», а земной луч выключается. Благодаря этому снижается риск уничтожить случайный летательный аппарат или шальную птицу — энергопоток шнура просто бешеный. «Это горят птицы», — вспомнил я фразу из «Гиперболоида», сказанную не то Вольфом, не то Клыковым, и поежился.
