давно сошла на нет, приступы головокружения больше не повторялись, и к невесомости я притерпелся. Надоедало то и дело гоняться за разлетающимся инструментом, зато инструментарий у них был классный, ничего не скажешь.
«У них»? Или все-таки уже «у нас»? Я не смог определить точно и выбросил ненужную задачу из головы. Тоже мне витязь на распутье. Поживем еще, а там будет видно…
Стерляжий вплыл в отсек, как всегда, неожиданно. Era сопровождал хмурый бортинженер. — Заканчивай, пошли. — Куда еще? — Не терплю, когда меня дергают туда-сюда, как марионетку. — Мне тут еще дел часа на три… — Вот он за тебя закончит, — кивнул Стерляжий в сторону бортинженера, по всему видно, очень недовольного таким решением. — Двигай за мной, дело не терпит.
Какое такое у него дело? Честно говоря, единственным местом, куда я сейчас слетал бы с охотой, был камбуз. Поесть — дело десятое, я не был очень уж голоден, но сегодня по камбузу дежурила Надя, и с ней я поболтал бы с удовольствием. Просто так, ни о чем. Например, подколол бы ее в очередной раз насчет ее вечной возни с нелепой куклой Аграфеной (которая наверняка обретается там же, где ее хозяйка) и, надо думать, нарвался бы на встречную подколку. Люблю такие разговоры. Да и сама Надя очень даже ничего, поглядеть на нее приятно…
Естественно, Стерляжий повел меня не на камбуз. Я и не надеялся. Да и о чем мне говорить с Надей при Стерляжем? О непонятных капризах в работе термостата?
«Гриф» был всегда повернут к Земле одной стороной, и я, хоть Земли не видел, прекрасно понимал, где «верх», а где «низ». Стерляжий ловко и экономно пробирался «наверх». Я запыхался, поспевая за ним и совершая массу не-нужных телодвижений. По словам Нади, настоящая сноровка в невесомости возникает у человека не ранее, чем через две-три недели. То-то и оно, что недели, а не дня.
Очень скоро пошли отсеки, где я еще не бывал. Большинство модулей имело стандартные размеры, и я, помнится, еще в первый день моего пребывания на «Грифе» прикидывал, как их доставляли на орбиту — лифтом на внешней подвеске, потому что внутрь кабины такой модуль ну никак не влезет, — или присобачив приемник энергошнура к самому модулю? Оказалось, что и так, и этак.
Одно радовало: модули были состыкованы компактно, и станция не уподоблялась растянутой в пространстве гирлянде сосисок. Пусть конфигурация на первый взгляд выглядела несуразно, на уровне футуристического бреда начала прошлого века, — все равно лучше так, чем прямые стометровки. И как графья ухитрялись жить и не тужить в анфиладах? Противно же! И сквозняки.
Оп! А ведь в этом помещении я, кажется, уже бывал… Хотя нет, оно все-таки другое. Хотя и однотипное.
Внешний шлюз.
А вот и знакомый цилиндр кабины лифта. Висит в захватах.
В шлюзе, повернутом в сторону от Земли.
Значит, лунный?
Конечно. Тот самый, о котором говорила Надя. Вышедший из строя. И похоже, мне придется его ремонтировать.
Хотел бы я знать — как?
Как чинить то, что работает неизвестно на каком принципе, неизвестно из чего собрано и к тому же собрано не людьми? Да, может, оно вообще никем не собрано, а само выросло? Найди в джунглях дикаря каменного века, дай ему чинить телевизор, если ты совсем сошел с ума… Починит? Скорее огреет каменным топором, ну, в лучшем случае покамлает над ним немного, наевшись древесных поганок, в бубен постучит, попытается вызвать духов, ответственных за непонятный колдовской ящик…
Быть может, телевизор от удивления и заработает. Всякие бывают чудеса.
Вот Стерляжий, уверившийся в том, что с техникой я лажу, и вызвал меня — камлать. Как самого продвинутого колдуна в дикарском племени.
Но дикарь с кольцом в носу все-таки человек. Ему наша техника куда ближе, чем человеку — нечеловеческое.
Кстати, где оно?
И тут я его увидел. Сам. Прежде чем Стерляжий ткнул пальцем под полированный раструб энергоприемника кабины, похожий на ракетную дюзу, мой взгляд уже был там. Где же еще и помещаться генератору энергошнура, как не на дне шахты? А вот и ограничители-упоры — грубые, мощные гидравлические цилиндры, способные, видимо, в случае аварии погасить инерцию кабины и не дать ей растереть генератор по металлу…
Вот именно — растереть, а не сокрушить с хрустом, как любую земную железяку. Потому что это не было механизмом в человеческом понимании. Пожалуй, оно было живым.
Полуметровый буро-коричневый шар. Видимо, твердый, но… Так мог бы выглядеть броненосец или панголин, свернувшийся в клубок. Под твердой броней — мягкая живая плоть.
Наивно и жалко смотрелись присоски; провода от них свивались в два пучка. Один уходил куда-то под стенную панель, другой заканчивался неким блоком в стандартном корпусе измерительного прибора. Я мельком взглянул на расположение клавиш и индикаторов — ну ясно, скороспелая самоделка, ни эргономики, ни дизайна. По всему было видно, что передо мной резервный блок управления. Наверное, бывают ситуации, когда приемом кабины приходится управлять прямо отсюда, из шлюзовой, облачившись в скафандр…
Чего и ожидать от станции, собранной абы как. — Надеюсь, ты сможешь что-нибудь сделать. — В голосе Стерляжего прозвучало сомнение. — Я пришлю кого-нибудь с технической документацией… — На это есть техническая документация? — поразился я, кивнув на шар. — Не мели чепухи. — Стерляжий фыркнул. — Только на блок управления, конечно. Да смотри поаккуратней тут…
Я уже не слушал его. Заклинившись кое-как между двумя гидроцилиндрами, я протянул руку и коснулся шара, ничуть не удивившись тому, что его поверхность оказалась приятно теплой. Шар… Шарик… Хороший песик, хороший… Хотя нет, ты, пожалуй, не пес. У тебя есть совсем не собачье чувство достоинства, и будь у тебя хвост, ты ни перед кем не стал бы им вилять. Ты свернувшийся в клубок большой пушистый кот… котик… котище… Барсик ты или Васька, и гладить тебя одно удовольствие. А тебе — нравится?.. — Что ты его щупаешь? — недовольно начал Стерляжий. — Он не… — Молчи! — резко оборвал я его. Так надо было сделать. Но кто бы мне объяснил — почему?
Не объяснишь. Это либо понимают без слов, либо не понимают вообще, и не нужно рассказывать слепому о живописи. Лучше поберечь слова.
Ну и посочувствовать слепому, разумеется. Только молча.
Жизнь — ее я почувствовал, как слабый удар тока, и улыбнулся, поняв, что не ошибся. Шар был живым, притворяясь мертвым. Но разве черепаха, втянувшаяся в панцирь до отказа, обязательно мертва?
Ошибся я в другом — в скороспелой аналогии с дикарем и телевизором. Но это было не страшно.
Совсем наоборот.
И какая мне разница, как возникла эта жизнь — самостоятельно или же была кем-то создана, из белков она или из фабричных деталей, — жизнь есть жизнь. Напрасно многие думают, что к ней нужны иные подходы, чем к технике, — подход к сложным системам всегда один и тот же. Не делай им зла, помогай по мере сил или хотя бы сочувствуй, если не в силах помочь. Они это оценят и отплатят добром. Ну не все, конечно. За акул и крокодилов не поручусь, за комаров и гельминтов тоже, но ведь отморозков везде хватает. Впрочем, я не зоолог, мне нет нужды общаться с кусачими.
И еще я почувствовал другое. Что-то мешало мне настроиться на одну волну с живым генератором. Что-то небольшое, но настойчивое эгоистично требовало внимания к себе, и только к себе. Я не сразу понял, что это такое, а когда понял, с облегчением отнял руку от коричневого шара.
Нет, не Барсик. Мурка. И не одна. — Ну? — жадно выдохнул Стерляжий. — Что? — С ним все в порядке, — сказал я. — С блоком управления, думаю, тоже. Просто… их двое. Там детеныш. Они рожают или почкуются? — Уверен? — выдохнул Стерляжий. — Конечно. Только не зови меня принимать роды — не умею. Поглазеть приду, конечно. А чинить тут ничего не надо. — Ч-черт! — процедил Стерляжий. — А я-то думал… Вот сволочь, теперь эта бодяга на несколько недель…
