Шар конвульсивно дернулся. И сразу успокоился, чуть только я вновь прикоснулся к нему.
— Не обзывай его чертом и сволочью. Он любит вежливых.
Стерляжего передернуло. — Я и не обзывал. Ситуация сволочная, а не он. Теперь придется переориентировать второй генератор на Луну. С Землей связи не будет — ЛунаКрайняя сейчас важнее. — А в чем дело? — полюбопытствовал я. — В чем, в чем… Воды у них нет, вот в чем! Ты воду на Луне никогда не добывал? И не пробуй. Все с Земли и притом через «Гриффин»! Говорил же я: прямой лифт нужен, прямой! И Луну-Крайнюю надо было строить не на краю диска, чтобы не зависеть от либрации. Зар-р-разы, перестраховщики! Им проще людей угробить! — Совсем нет воды? — тихо спросил я. — Есть замкнутая система очистки, — нехотя признал Стерляжий, — хиленькая, на четверых. На дежурную смену. — Он вдруг выкатил глаза и закричал так, что шар живого генератора под моей рукой вздрогнул и попытался болезненно сжаться: — А на Луне-Крайней застряли семнадцать человек!..
Глава 6
Коричневый шар начал почковаться спустя сутки; специально установленные камеры позволяли отслеживать процесс дистанционно. В шлюзовую никто не входил: по словам Стерляжего, присутствие человека могло только помешать. Что ж, ему было виднее. Даже мне категорически запретили находиться рядом, хоть я и протестовал. Но от экрана не гнали.
Наверное, можно было перенести в верхнюю шлюзовую исправно действующий шнур-генератор из нижней шлюзовой, а почкующееся инопланетное отродье отправить размножаться в любое свободное помещение, но вместо этого лунный лифт принимали в нижний шлюз, «завалив» станцию едва ли не вверх тормашками. Кажется, все они, включая Стерляжего, опасались лишний раз прикоснуться к генератору, демонстрируя боязливое почтение. Отчасти я их понимал: где концентрация энергии не лезет ни в какие ворота, там жди сюрпризов. Залей станцию под завязку нитроглицерином и шарахни по обшивке кувалдой — думаю, генератор сумел бы рвануть сильнее. Атмосферу с Земли, конечно, не сдует — но разве нам с того легче?
Лифт на Луну-Крайнюю был отправлен девять часов назад. Он увез только воду, литров пятьсот воды в обыкновенных пластмассовых канистрах. И уже более часа «Гриф» тянул кабину обратно с ускорением в два g. Примерно через четыре часа она должна была войти в нижний шлюз.
Я уже не удивлялся. Менее трех часов от Земли до «Грифа», менее шести часов — от «Грифа» до Луны. Тьфу и растереть. Вполне разумные сроки. Можно было опустить кабину и быстрее, если увеличить ускорение, — в этом просто не было нужды. До захода Луны за земной диск оставалась еще бездна времени, до окончания благоприятной либрации — и того больше.
Зря многие думают, будто Луна всегда повернута к Земле одной стороной, — на самом деле она как бы слегка «покачивается» за счет эллиптичности своей орбиты, поэтому Луна-Крайняя в море Южном то оказывается на самом краю лунного диска, то прячется за край. Это, как объяснил Стерляжий мне, лопоухому, и называется либрацией. Понятно, что с «Грифа», болтающегося в пространстве на некотором отдалении от Земли, благоприятные для приема лифта временные «окна» куда шире и надежнее, нежели с поверхности. Правда, столь же продолжительны и безысходны «мертвые» периоды невидимости Луны- Крайней.
Словом, Луна плыла, кабина ехала, беременный шнур-генератор в верхнем шлюзе готовился к почкованию, а мы с Надей, изгнанные занятыми дядями с глаз долой, играли в слова. Два фломастера, два листа бумаги в клеточку, неизменная кукла Аграфена в вязаных штанишках, давно нуждающихся в стирке, и отвратное слово «ревмокардит», наводящее на мысли о кардиограммах, белых халатах, эмалированных утках под койками и неизбежном запахе карболки.
Меня едва не замутило. — Давай лучше возьмем другое слово. — Пожалуйста, — сказала Надя. — Предлагай. — Антиклерикализм. Надя поморщилась.
— Чересчур пышно, к тому же три буквы 'и'. Масса вариантов, неинтересно. Давай что-нибудь попроще. — Тогда… э… толерантность. — Еще того лучше — три «тэ». В «ревмокардите» хотя бы все буквы разные… хотя нет, в нем два «эр». Ну, это все равно. — Хорошо, — вздохнул я и покосился на экран. С генератором пока ничего не происходило. — Пусть будет «ревмокардит». — Десять минут, — поставила условие Надя. — Слова из пяти и более букв. Заметано? — Угу. Давай отмашку. — Три-четыре. Поехали.
Десять минут пробежали возмутительно быстро. — Рокер, кредо, кредит, катод, комета, комар, кордаит, ветка, ведро, водка, древо, дрова, трико, отвар, морда, мерка, метод, мотив, мортира, — зачитал я. — Ух ты, — восхитилась Надя. — Совсем недурно. «Мортиры» и «рокера» у меня нет. А что такое «кордаит»? — Растение такое доисторическое. — Не врешь? Ладно, проверю. А «дрова» не подойдет — множественное число.. — Хм. Назови единственное. — Дровина. — Фигушки. Это жаргон. — Сам ты жаргон. Ну так и быть, владей своими дровами. Теперь слушай, что ты упустил: актив, миокард, коррида, дремота, демократ, вердикт, икота. Совпадающие слова вычеркиваем, остаток считаем по буквам… э… copoк шесть — двадцать четыре в мою пользу. Ого! Этак ты меня со временем обставишь.
Комплимент, по правде говоря, был сомнительный. Проиграть с разгромным счетом, да еще женщине… Покажите мне человека, который любит проигрывать, и я специально приду посмотреть на такое чудо природы — понятно, издали. Не желаю общаться с извращенцами.
— Покажи свою бумажку, — потребовал я.
Надя фыркнула и, кажется, хотела скомкать листок и метнуть в меня в виде шарика, но передумала и доставила его в мои руки с таким бережением, словно это был по меньшей мере договор о дружбе и взаимопомощи между двумя державами. — На, убедись. — Ты нарочно взяла знакомое слово, — обвинил я, убедившись. — Вот так, да? Хочешь повторим с твоей «толерантностью»? — В другой раз, — уклонился я и показал на экран. — Гляди, кажется, начинается… — Еще нет. Ты мне глаза не отводи. Так и скажи, что признаешь поражение. Стыдиться тебе нечего, я ведь чемпион «Грифа». — Ладно, признаю, — буркнул я. — Так-то оно лучше. Не переживай, среди новичков ты лучший… — На мгновение она запнулась. — В смысле играешь лучше всех. Как-нибудь еще поиграем, ладно? — Тебе это интересно в психологическом плане? — не без яда вопросил я и сейчас же пожалел об этом. Надя заметно расстроилась.
Глупый ты… Я ведь не взаправдашний психолог, специальных тестов не провожу. Хотя еще как могла бы. Ну и много ли я извлекла бы из этого теста? Только то, что самолюбив у тебя в норме и что ты много и бессистемно читал. Но я это и раньше знала.
Она замолчала и отвернулась к экрану. Я ощутил себя подлецом. Расстроить такую девушку, как Надя, мог только клинический негодяй, для которого сделать мерзость — удовольствие… Но я же не хотел этого!
Я подплыл к ней, осторожно убрав с пути куклу Аграфену. Очень хотелось обнять Надю за плечи, но я ограничился прикосновением к руке.
— Прости…
Она не отняла руку. — Не за что. — Я действительно глупый… — Ты нормальный мужской шовинист. Я бы насторожилась, если бы это было не так. А доставать из новеньких подноготную при помощи каких-то там тестов или детектора лжи — кому надо? Пиявочку за ухо, и все дела… — Какую пиявочку? — Что?.. Ты ослышался. Лучше расскажи, где ты пропадал последние сутки. — А! — Я неосторожно махнул свободной рукой, отчего едва не улетел в свободный полет с вращением. — Поймало злое начальство, заставило работать инженером. — Начальник смены, что ли? Капустян? — Что мне Капустян? Стерляжий. Он мне начальник. А я, естественно, дурак. — Погоди, ты разве не инженер? — Еще чего. Я техник. Кончай обзываться — обижусь, — На Стерляжего ты уже обиделся, — сообщила Надя. — Думал, он первый в душ зайдет? — Как раз не думал, — возразил я. — Еще чего не хватало — спирт на него тратить.
Надя хохотнула.
— Где ты вообще его добыл? Провез контрабандой? — За кого ты меня принимаешь? Я законопослушен и лоялен. Просто очистил гидравлическую жидкость и перекачал куда надо. В душевой ведь
