отдельный замкнутый цикл, воды в нем всего ничего. Ну и получилась жидкость градусов в двадцать пять — тридцать… водочка разбавленная… А что толку? Я так и зная, что не оценят. — Не без этого, — согласилась Надя. — Я слышала, Капустян со Стерляжим полаялся, требовал немедленно списать тебя вниз. Половина смены тобой возмущается, вторая половина ржет. А Цыцкина заперли до протрезвления. — Кретин он, — высказался я. — Охота была выскакивать да орать на весь «Гриф». Стоял бы под струями, кайф ловил… — Он трезвенник, — сказала Надя. — Лучше скажи: как теперь душ исправить? — Слить водку и заменить водой. Дистилляция тут не поможет. Есть второй вариант: всем усиленно мыться, пока спирт не впитается кожей. Веселые будем… Кстати о коже. Так какая такая пиявочка, а?
— Обыкновенная… Ой, кажется, началось! — Я так увлекся, что не сразу понял, у кого началось и что. Потом сообразил и начал выгребать к монитору. — И вправду — началось. — Вначале шар стал лиловым. Затем перестал быть шаром, вытянувшись в эллипсоид. Через несколько минут эллипсоид превратился в яйцо и оставался им не менее получаса. По его поверхности блуждали пятна — темные и белесые, причем темные двигались преимущественно в широтной, если так можно выразиться, плоскости, а белесые предпочитали меридиональные орбиты. Не уступая друг дружке дорогу, они тем не менее не сталкивались.
— Смотри, — шепнула Надя мне в ухо, — их все больше. Так оно и было. Новые пятна появлялись неизвестно откуда и сейчас же включались в общий поток. Их скорость все время увеличивалась. Несмотря на идеальную зарегулированность движения, рано или поздно должен был наступить момент, когда какое- нибудь темное пятно столкнется с белесым. — Что произойдет тогда? Я догадывался. Наверное, почкование вступит в решающую фазу. Яйцо конвульсивно дернется, вытянется еще сильнее, затем у него обозначится талия, возникнет перетяжка, и меньший шар отделится от большего, чтобы жить самостоятельно. — Или служить самостоятельно? Получать управляющие сигналы, генерировать энергошнур, гонять туда-сюда лифтовые кабины…
Почему бы нет, если он для этого создан? Быть может, подчиняться для него — удовольствие. Правда, мне так не показалось, но ведь я мог и ошибиться. Разве не счастлив сытый, ухоженный и немного слабоумный раб у доброго хозяина? Ладно, пусть не раб, пусть верный слуга на жалованье… вышколенный дворецкий у английского лорда, корректный, исполнительный и преисполненный достоинства. Вилять хвостом и лизать хозяину ноги дворецкий не станет… А в качестве жалованья может выступить просто пища. — Чем они питаются? — спросил я шепотом. Мы с Надей находились в каюткомпании, довольно далеко от шлюзовой, но говорить в полный голос отчего-то казалось неуместным. Мы наблюдали таинство рождения, появление на свет новой жизни, хрупкой и могучей одновременно… — Никто не знает, — зашептала Надя. — Мы их не кормим. И не подзаряжаем. Неизвестно, как это делать и надо ли это делать. Их никто никогда не анатомировал из страха за возможные последствия. Пробовали просветить рентгеном — без толку. Есть версия, что они одноразовые, с очень большим, но конечным запасом энергии. Вроде бы при торможении кабины они забирают энергию обратно, так что впустую тратится не так уж много… Есть версия, что они питаются энергией вакуума, но это уже, сам понимаешь, на уровне бреда. Хотя новорожденные генерята быстро растут и чем-то, наверное, питаются… — Как ты их назвала? — Генерята. А как еще их называть? Через тридцать -.сорок дней генеренок превращается в готовый к работе генератор. А родительская особь восстанавливает свои функции спустя пять — семь суток после почкования. — Все это на уровне бреда, от начала и до конца, -искренне сказал я.
— Мне тоже так казалось, пока не привыкла… Смотри, они еще ускорились!
Верно: движение пятен по поверхности яйца на сей раз ускорилось рывком. Они метались как угорелые. Их мельтешение одновременно завораживало и утомляло. Я почувствовал, что у меня устали глаза.
— Ты раньше такое видела? — спросил я.
— Рождение малыша — да. И в записи много раз. А вот чтобы пятна так метались — нет. Уже давно должен быть .контакт…
Но контакта между темным и белесым пятнами все не было. Глаз уже не успевал следить за все более ускоряющимся мельтешением. Пятна сливались в полосы. Светлые, вертикальные, различались четче, и почкующийся генератор стал похож на гигантскую дыню, разрисованную под арбуз. — Хорошо, что ты определил беременность, — тихо сказала Надя. — Это всегда проблема. Иногда они отключаются просто так… не хотят работать, наверное. То ли чего-то им не хватает, то ли упрямятся из принципа, как ослы. Редко, правда. Был всего один случай, когда бортовой генератор отказал во время подъема… к счастью, энергошнур с Земли был еще в контакте с кабиной… опустили ее аккуратненько… — По-моему, что-то не в порядке, — сказал я. — Ты чувствуешь? — Тебе кажется, — спокойно отозвалась Надя. — У каждого почкования есть свои особенности. Это как роды у людей.
Роды… гм… Если это были роды, то ненормальные. Патологические. Я это чувствовал, хотя не сумел бы объяснить как. — Я хотел бы помочь. — Нельзя.
— Стерляжий запретил? — вспыхнул я.
— Да, и не шуми. Почкование — природный процесс, не надо ему мешать. Все равно мы в нем ничего не понимаем. Вот. изучим как следует — тогда да. — Где Стерляжий? — В центральном модуле. Только зря — он все равно не разрешит.
— Я к нему и не собираюсь…— Стой!
Кажется, Надя поняла мои намерения раньше, чем я сам. Она сделала попытку мне помешать, что было сил вцепившись в рукав моего комбинезона. Я молча выдирался. Мы закружились по кают-компании, и все, что не было закреплено, вихрем закружилось вместе с нами. Попав мне под руку, глупая кукла Аграфена отлетела, кувыркаясь, прямиком в экран.
Живой генератор, казалось, только и ждал этого. Полосатая дыня конвульсивно дернулась, и у нее обозначилась талия. Дыня превратилась в грушу, затем в песочные часы. Сейчас от нее должен был отделиться генеренок.
— Пусти! — заорал я, лягаясь. — Ты ничего не понимаешь! Вы все тут идиоты! Пусти, руки оторву!
Если бы мне кто сказал пять минут назад, что я буду пинать ногой Надю — Надю! — нет, я не вломил бы ему в ухо. Много чести. Я просто посмотрел бы на придурка с большим-большим сожалением.
Один из пинков оказался удачным. Охнув, Надя отлетела к переборке. Я ударился многострадальным своим затылком обо что-то твердое, угловатое и от боли несколько мгновений не мог сообразить, где нахожусь и куда мне надо спешить, причем спешить как можно быстрее. В центральный модуль? Наверное… Да нет же, кретин, в верхнюю шлюзовую!
— Стой! — Надя ринулась мне наперерез. Бросок хищной кошки, распластавшей в полете лапы.
Я оказался проворнее. Пожалуй, мне просто повезло с первой попытки попасть точно в горловину переходного люка.
Быстрее!.. Успеть!.. Только бы вход в шлюзовую оказался не заблокированным, только бы Надя не догадалась связаться со Стерляжим, вместо того чтобы гоняться за мной по отсекам…
После третьего люка — здесь был поворот направо — я оглянулся. Худшие подозрения оправдались: Надя не преследовала меня. Плохо, очень плохо…
Но это ничего не меняло.
Кто-то незнакомый не спеша пробирался мне навстречу. Увидев меня, он присвистнул и уступил дорогу. Он меня не интересовал. Население «Грифа» не было постоянным — лифт на Землю ходил раз в двое-трое суток, а иногда и чаще. Кого-то спускали вниз, кто-то прибывал на смену. Обычно на станции находились человек десять — двенадцать, но вообще-то бывало по-всякому. Случалось, тот или иной человек исчезал куда-то на несколько часов, и найти его на станции было невозможно, а потом он появлялся вновь, как чертик из табакерки, хотя я был на сто процентов уверен, что лифт никуда не ходил. Мои осторожные расспросы ни к чему не привели — Стерляжий их попросту пресекал, иногда довольно грубо, а Надя всякий раз переводила разговор на другую тему. К другим я с такими вопросами не подкатывался — не идиот. Вероятно, существовала особая, сверхсекретная часть станции, с ограниченным доступом, и знать о ней полагалось не каждому.
Сейчас мне было на нее наплевать.
