Вождей можно и отпустить. Их воинов — нет, разве что раненых и лишь на необходимое время. Пусть Лососи и Выдры охраняют границы племен Беркута и Лося далеко на юге, пусть воины полуденных племен будут заняты на севере, и пусть те и другие находятся под неусыпным присмотром доверенных людей. Поверишь тому же Пуне — долго ждать мятежа не придется. Засыпанную Дверь можно и раскопать…
Мысль глупца скачет, как ошалевшая весенняя белка, — думы вождя могут течь медленно, но укладываются в единый узор, подобный сложным линиям на берестяных картах, которые столь искусно рисовал пропавший Юр-Рик… Хорошо, кстати, если он только убит, — а если взят Волками живым вместе с женой-колдуньей? Рабом его, конечно, не сделают, и выкупа, сколь бы ни был он велик, не примут. Что бы сделал ты, вождь, на месте Ур-Гара и Мяги, заполучив такого пленника? Позволил бы ему жить? Теперь, после сговора кудесников из разных миров — ни в коем случае. Но убил бы не сразу, велел бы нарезать ремней из его кожи, заставил бы заплатить за желанную смерть подробнейшим рассказом обо всем, что видел, что слышал у Растака, что замышляет преступный вождь.
Потерян не только Юр-Рик — потеряна и его колдунья-жена. Тут даже трудно сразу понять, следует ли сожалеть о потере. Конечно, она находит чужие Двери куда лучше Ер-Нана — зато невозможно забыть, чья она внучка! Вроде вела себя тихо, но… без нее спокойнее дышится. А главное, рано или поздно неизбежно настанет день, когда вождю уже не понадобятся никакие искатели Дверей, потому что никаких Дверей не останется!
Ни одной. Даже единственная Дверь в соседний мир — смертельная угроза, опасный нарыв, который следует выжечь, чтобы он не отравил все тело. Людей одного языка можно собрать воедино лишь тогда, когда у них не останется иного выхода.
Так будет. И если вождь хоть на миг усомнится в этом, ему не следует оставаться вождем.
Что ж… неудача отбросила назад, но и только. Предстоит нелегкий год, но только малодушный усомнится в победе. Если Ур-Гар, Туул и Хап воображают, что потерявший половину войска Растак будет озабочен лишь обороной завоеванного, они глупцы. Он будет нападать, разить без промаха, бить соседей поодиночке, и он не повторит своих ошибок! Он пополнит войско. Отныне в племенах союза нет пахарей, охотников, углежогов — все воины! Сопливым мальчишкам пора взрослеть, а белобородым старикам время вспомнить молодость. В несокрушимой стене боевого строя слабые телом и духом станут сильнее лучших бойцов. Пригодятся хромые, однорукие и горбатые. Медеплавильщики и кузнецы, дивные мастера во главе с неоценимым Свагги — и те пойдут на войну. Громоздкий союз западных племен развалится, когда его растреплют по частям.
Потерян Юр-Рик, но остался Вит-Юн. Он один стоит десятерых в бою — и всей сотни, если взять в расчет страх врагов перед несокрушимым воином. Он стоит двух сотен, если присовокупить сюда же воодушевление своих, идущих в битву в одном строю с ним!
И еще… Если вождь считает, что ему еще рано задумываться о преемнике, то когда-нибудь станет слишком поздно. Нет, никто ни в коем случае не оспорит право соплеменников самим назвать имя нового вождя, так заведено от предков, — но лишь глупец не поможет им сделать правильный выбор. Взгляд того, кому боги не послали сыновей, не будет замутнен отцовской любовью. Поистине самой Землей-Матерью была внушена мысль породниться с Вит-Юном через вдовую сестру!
Сам Вит-Юн — вождь? Нет, ни в коем случае. Тем более, что он чужак. Пусть остается верным оружием в умелых руках. Но если Хара родит ему сына… то очень возможно, что она родит будущего вождя племени Земли и всех племен одного языка, населяющих как горный пояс, так и леса за его пределами. По крови он будет наполовину не такой, как все, — именно поэтому его примут легче, чем своего или чужака. Когда племянник подрастет, все эти земли, все эти вечно грызущиеся друг с другом народцы должны давно находиться в одних крепких руках!
Но предстоящий год будет трудным…
И жаль, жаль Юр-Рика! Жаль легенды о неуязвимости сказочных воинов из Запретного мира!
Безответный дымок над Змеиной горой стал, кажется, еще гуще. Словно в ответ, за спиной вождя из очага взлетело облачко пепла — неумеха-жена раздувала угли, собираясь варить обед. Растак поморщился. Следовало бы рявкнуть, нагнать страху — не хотелось отворачиваться от оконца. Тем более что по улице, по оттепельной снежной слякоти к дому вождя рысцой торопился Гал, воин из отряда Риара. Новости с юга?
Гонец не стал топтаться и скрестись у двери — откинув занавеску из медвежьей шкуры, влетел без промедления, как полагается тому, кто несет важную весть. Раскраснелся, глаза выпучены, с бороды капает… Как видно, всю дорогу бежал без отдыха.
— Можешь сесть, — разрешил Растак. — Говори.
Вторжение? Мятеж?
Не похоже.
Гал разевал рот, отплевывался, махал руками. Говорить он не мог. Пришлось приказать жене поднести ему пива — вылив полный кувшин пополам в пасть и на себя, гонец обрел дар голоса.
— Риар шлет тебе привет и почтение, вождь. Послал сказать: вчера мы схватили лазутчика Волков… еще живого. Пришлось ткнуть его копьем, чтобы взять, и тащить из него жилы, чтобы заставить говорить. Прежде чем умереть, он сказал: Ур-Гар не собирается начинать войну до весны. Еще он сказал: ни Юр-Рик, ни внучка Скарра не попадались Волкам живыми, не были они найдены и среди мертвых. Он ничего не знает о том, где их искать… — Гал перевел дух.
— Еще пива, — бросил Растак жене. Гонец застыл, боясь моргнуть под его взглядом. — Это все?
— Сказал еще, что караул у Двери усилен…
— Больше ничего?
— Ничего. — В подтверждение Гал замотал головой.
— Отдыхай, — велел Растак. — Ешь, пей. Потом назад. Передашь Риару, что я им доволен.
— Разреши навестить жену, вождь…
Растак кивнул. Торопливо поклонившись, Гал выскочил из дома и одновременно исчез из мыслей вождя. Теперь Растак глядел в очаг, где под котлом наконец-то заплясал огонь, и временами чему-то улыбался.
* * *
— Думай как хочешь, а это был бетонный мост, — говорил Юрик на ходу, удивляясь, отчего жена не требует объяснить ей значение прилагательного «бетонный», и продолжал: — Только он в речку упал… от старости, наверное, сам собой.
— Сгнил? — сквозь зубы спросила Юмми. Здесь она вела себя пугливо, потешно шарахалась от всех непонятных ей предметов и, кажется, даже дышать старалась через раз и понемногу.
— Вроде того. А может, и не сам он упал. Может, и уронили. Видала, как бык покосился? Десять кило пластита — делов-то…
— Уйдем скорее отсюда, — попросила Юмми.
— Куда уж скорее. Напоремся еще на кого-нибудь… А я топор потерял.
— Здесь нет людей, — по-прежнему сквозь зубы возразила Юмми, отчего в ее слова вплелось шипение. — Здесь нет жизни. Это Мертвый мир. Посмотри: здесь нет ни комаров, ни слепней, им некого кусать. В этом мире нет ни богов, ни духов, они ушли отсюда. Здесь плохой воздух. Здесь смерть.
Что верно, то верно: никто не кусался, не жужжал над ухом, в глаза не лез, до исступления не доводил. Правда, в отличие от середины лета Дикого мира, здесь стояла непоздняя осень: солнце грело вполсилы, лиственные деревья начинали желтеть, из лесной подстилки в изобилии торчали шляпки грибов.
Шоссе заросло толстым мхом, сосны взломали дорожное покрытие. Если бы не руины моста, Юрику и в голову не пришло бы, что здесь когда-то проходила дорога. Однако под слоем мха и прелого лесного сора оказался именно асфальт — приподнятый корнями, разломанный, частично раскрошившийся в прах, но все-таки асфальт и ничто иное. Знакомое, ласково-шершавое прикосновение к коже. Асфальтовая болезнь — ностальгия…
А главное — в этом мире Дверь открывалась там же, где у Волков, по-над береговым откосом точно такой же, если не считать притонувшего пролета моста, речке! Стоило сидеть сиднем в Диком мире четыре
