угадывалась чешуя, но ритмичные сокращения туловища твари напоминали скорее о червях. Вот, оказывается, кто проделал две приметные круглые пещеры в крутых склонах! Ни разу за все эти годы Фома не удосужился слазить посмотреть, куда ведут эти ходы. Боялся. Осторожничал. Думал о ценности своей персоны для хуторян. Вот как запрёт в пещере бродячей ловушкой — что тогда? И Борьку не пустил смотреть. Праздное любопытство не удлиняет жизнь.
А праздное ли?..
А может...
Выход??!
Такой простой? Чертов Экспериментатор построил лабиринт и запустил в него белых крыс. Бегают крысы, вынюхивают, суетятся, и невдомек им, что выход из лабиринта у них на виду, но только вне привычных грызунам представлений...
Уже минут десять Фома стоял столбом, и мысли то текли вяло, то принимались бежать наперегонки. Он мог только гадать о длине титанического змеечервя, потому что не застал его начало. Пожалуй, оно было и к лучшему: голова могла бы проявить интерес к странному двуногому. Но хвост... хвоста Фома твердо решил дождаться.
Ощутимо вздрагивала земля. Текли минуты. Червь полз и полз, нипочем не желая кончаться. И вдруг кончился столь внезапно, будто его обрубили. Утоньшаться к хвосту он и не подумал. Несколько секунд куцый хвостовой обрубок грузно раскачивался над лощиной, и видно было, что он полый внутри, как труба, но труба живая, с пульсирующими стенками, — затем он одним движением втянулся в левый холм. Несколько комьев грунта скатились вниз. И все стихло.
— Макаронина, — пробормотал потрясенный феодал, хотя проползшее существо больше напоминало оживший магистральный газопровод.
Когда почва под ногами перестала вздрагивать, он выждал еще минут пять для пущей гарантии и начал карабкаться на левый склон. Это оказалось не самым простым делом, в одном месте пришлось даже долбить ножом ступени в рыхлом песчанике. Низкий свод норы заставил согнуться. Ход просматривался на несколько шагов, а дальше было темно. Туннель вел прямо, без поворотов. Бесхитростный такой туннель... Наверное, дальше он загибался вниз, иначе вышел бы с той стороны холма.
Идти было страшно, а не идти нельзя. И мешкать не стоило. Фома сосчитал до ста, но глаза не успели привыкнуть к темноте. Тогда, шепотом ругая себя за то, что не догадался выспать фонарик — кто знал, что это не бесполезная вещь? — он нашарил в кармане рюкзачка зажигалку, чиркнул. Дрожащий огонек осветил стены, хорошо отшлифованные чешуйчатым червем. Но куда червь девал породу — жрал, что ли? Но кто жрет, тот гадит, а где оно?..
Недоумок, обозвал себя Фома. Логики тебе захотелось? Логики, а? Нашел где ее искать — на Плоскости! Много было таких искателей, а где они теперь? Иные закопаны, а иные и не найдены...
Он отсчитал пятьдесят шагов, прежде чем заметил впереди что-то большое. Разогревшееся колесико зажигалки жгло палец. Фома не обращал внимания. Кто хоть раз попадал в горячий вихрь или касался жидкой земли, тот знает, что такое настоящая боль.
А еще через несколько шагов он стоял перед тупиком. Проложенный червем туннель уперся в ровную шершавую стену. Фома в изумлении осмотрел ее. Рискнул дотронуться. Поскреб ножом и определил: тот же песчаник. Тщетно поискал хоть какую-нибудь щель, в которую мог бы просочиться червь. Постучал там и сям рукояткой ножа и по звуку понял: скала. Сотни метров сплошной скалы.
Да, но червь-то куда девался? Не привиделся же!
Дематериализовался? Телепортировал? Усох до микроскопичности?
Или все-таки привиделся?
Фома погасил зажигалку и, пригибаясь, побежал назад. Можно было догадаться, что нора в правом холме кончается таким же тупиком и что непонятное и пугающее порождение Плоскости явилось ниоткуда и ушло в никуда, но верить в это не хотелось. Пришлось удостовериться. Правый туннель упирался в точно такую же стену. И снова Фома царапал стену, и снова бежал из норы на волю, не желая попасть в мышеловку. А потом он сидел на камне, обняв руками голову, мыча и раскачиваясь.
Ему еще предстояло успокоить себя древней банальной истиной: отрицательный результат эксперимента — тоже результат. Очень скоро он так и сделал. Ничего другого ему и не оставалось. Но до того времени он страдал так, как, наверное, страдает от жгучей обиды ребенок, которого поманили конфеткой, а вручили пустой фантик. Да еще и отвесили подзатыльник ни за что ни про что.
— Заходи, гость дорогой! Мой дом — твой дом. Кушать будем.
— А вино? — спросил Фома, сглотнув всухую.
— Конечно! Будем вино пить. Да.
Пропустив вперед дорогого гостя, Автандил боком, как краб, пролез внутрь хижины и сейчас же захлопотал, собирая на стол, потея и отдуваясь. Стол был прежний, низкий и шаткий, сколоченный из прямых жердей. Скатерти на столе не было.
— Куда скатерть-то дел? — полюбопытствовал Фома. — Уже рассыпалась?
— Прости, дорогой, грязная она. Да. Стирать буду.
— А другая?
— Тоже. Ты садись, дорогой. Всегда тебе рад. Бинтов принес, да?
— Есть бинты, — кивнул Фома и сел на служивший табуретом камень, сбросив с плеч рюкзачок и с наслаждением потягиваясь. — В упаковках даже. Аж пять штук. Потом отдам, напомни. Написано, что стерильные, а как на самом деле — хрен разберет. Да, а что ты с ними делаешь, с бинтами? Лозы, что ли, подвязываешь?
— Лозы, да, — сообщил Автандил, отчего-то насупившись.
Фома с сомнением поглядел на него и сделал вид, что поверил. Уже не раз Автандил просил его принести перевязочный материал. Просил и пузырек йоду, но йод Фома не сумел выспать. Положим, бинты для подвязывания виноградных лоз сошли бы любые... ха, да они и так стерильные: нельзя ведь выспать живую бациллу, разве что безвредно-гипсовую... Фома подозревал, что сгодились бы и простые веревки. А может, они вообще не нужны? Память неуверенно подсказывала: винограду нужны столбы и проволоки. Тем более зачем винограду йод? Ох, темнит Автандил...
— Как бритва? — спросил Фома, критически осматривая седую щетину на подбородке хуторянина. С недавних пор Автандил брил бороду и попросил Фому выспать ему станок с пачкой лезвий. Выполнить пожелание в точности феодалу не удалось: на свет появилась опасная бритва — следствие кошмарного сна с расчлененкой. И еще когти а-ля Фреди Крюгер. Фома хотел их выбросить, но, подумав, завернул в тряпицу и спрятал на дне рюкзачка. Никогда не знаешь, на что сгодится долговечная мелочь.
— Хорошая бритва. Острая. Да.
Фома не стал спрашивать, отчего же Автандил редко бреется, раз бритва хорошая. Только сейчас он заметил, насколько Автандил состарился за последнее время — и не бодрой старостью горца. Ссутулился, обрюзг... И еще было видно: перестал следить за чистотой. В щели импровизированной столешницы набился мелкий мусор, там и сям красовались какие-то неаппетитные пятна. Трудно, что ли, взять нож и соскрести?
Наверное, трудно.
На столе мало-помалу появлялась снедь. Было явлено и розовое вино, заключенное в бутылку из- под пепси. Фома свинтил крышку, понюхал. Издал мычание, сглотнул слюну. Н-да... Молодое вино, кто спорит. Судя по запаху, терпкое и очень кислое, но каким же ему еще быть? И все же тут было что-то не то и не так...
Не в вине.
В Автандиле.
Снаружи послышался странный звук — будто птица захлопала крыльями. Фома заморгал. Потом уронил челюсть. На утоптанном грунте в дверном проеме обозначилась ворона. Серая. Настороженно присев, шевелила блестящей бусиной глаза, готовая мгновенно сорваться с места, если что не так.
— Это Нана, — произнес Автандил.
— Откуда?
— Прилетела. Да. Она хорошая. Все понимает. Фома с сомнением перевел взгляд с Автандила
