– Растерялись. Ну, то есть кто растерялся, а кто не счел нужным вмешаться. Ты меня извини, Ларс, но держать женщину из метрополии в лагере было плохой идеей… Потом-то кое-кто мне помог, раскидали мы этих фурий, пострелять в воздух пришлось…
– Где она?!
– Здесь, в центральном госпитале. Я сам проследил, чтобы ее доставили и чтобы врачи сразу же занялись ею… – Боб говорил все увереннее. – Знаешь, чего мне это стоило? Тут еще полдня назад такое творилось… Все, что надо, я сделал, не сомневайся…
– Кроме одного, – сказал я.
– Не мог же я ее к себе привязать! – возмутился Боб. – Что ты от меня хочешь? Для спасения твоей Дженни я сделал все, что было в моих силах! Эти бабы меня самого едва не разорвали!..
– Ты мне обещал, – напомнил я.
– Не всякое обещание можно выполнить. Пойми, старик, бывают обстоятельства…
– Ты мне обещал, – повторил я.
– Тьфу! Сколько раз тебе говорить: никто на моем месте не сделал бы большего! Мне что, не надо было темпироваться? В такое время?! Может, мне следовало веревкой к себе привязать твою женщину? Очнись, Ларс! Знаешь, сколько погибло наших? Ничего ты не знаешь! Чудо, что она вообще осталась жива!
Он уже овладел собой, сын большого босса, вынужденный оправдываться перед парнем из низов. Неявно и скорее всего бессознательно он уже давал понять разницу между нами – манерой держаться, манерой говорить, нюансами мимики. Он был готов снисходительно простить мне мои дурные манеры. Кончились времена бедствий и равенства всех перед лицом возможной смерти – теперь все возвращалось на круги своя.
И я отступил на шаг. Я перестал нависать над Бобом и дышать ему в лицо. Черт побери, ведь он действительно сделал все, что мог. Его ли вина, что он мог только это?
Боб не был трусом. Он мог бы защитить Дженни, если бы это не стало для него помехой. Иначе – не мог. Он просто всегда знал, что важнее для него в данный момент.
Я сам был виноват ничуть не меньше его. Не знал я разве, что Боб Залесски – сын Майлза Залесски, естественный его наследник и представитель в Штабе? Мог ли Боб отвлекаться на второстепенное?..
Папаша Майлз его бы не понял.
Казалось, Штаб великолепно обошелся бы и без Ларса Шмидта – на практике же на меня разом свалилась куча дел. В эту ночь я не нашел времени ни сгонять в госпиталь к Дженни, ни вздремнуть полчасика. Я не спал уже более пяти субъективных суток, глотал таблетки для бодрости, запивал их крепчайшим кофе и чувствовал, что тупею. Сердце временами принималось колотиться, как отбойный молоток. Был бы я стар и изношен – помер бы, наверное.
Сгорел бы, так сказать, на посту.
Переговоры с командованием землян велись по радио с одной из захваченных нами платформ, оставленной безопасности ради вне городской черты, а связь между Штабом и платформой шла по лазерному лучу, брошенному с радиовышки. Техническую часть обеспечивал Пит Боярский с полудюжиной техников из «Залесски Инжиниринг» и мною в роли свирепого цербера-погонялы. Переговоры шли всю ночь.
Я понимал земного главнокомандующего: кому приятно сесть в лужу с таким плеском? Он, успокаивающий метрополию рапортами о планомерном подавлении дотлевающих очагов бунта, еще лелеял надежду выдать случившееся за крупную, но поправимую неудачу. Первым делом нам предложили сдаться, пообещав снисхождение. В ответ мы послали ультиматум, предоставив главнокомандующему самому разбираться в тонкостях различия между неудачей и катастрофой. Мы знали, что два корабля-громадины на орбите – это, в сущности, все, что у него осталось. Эти корабли могли наносить сокрушительные удары по поверхности, они могли почти уничтожить нас как народ, но это было не то, чего хотела метрополия. На что ей выжженная планета? Мелких же судов, пригодных для решения тактических задач, у противника осталось до крайности мало, и бой над столицей уже показал: мы можем справиться с ними. Сами останемся без катеров и нескольких захваченных платформ, но справимся.
С уходом земного корабля за горизонт связь прервалась. Землянам ничего не стоило организовать ретрансляцию сигнала, но они этого не сделали. Как правило, тайм-аут – полезная вещь. Вот только какое решение примет противник? Продолжит переговоры или молча ударит?
Только в столице мы взяли более трехсот пленных, в том числе девять офицеров. Единственный наш козырь, единственный предмет для торговли. Сообщения с мест часто были крайне бестолковы, но можно было понять: всего по Тверди мы округленно имели семьсот пленных землян – ничтожный процент высадившейся на планету силы. Остальные были уничтожены, и в ультиматуме мы недвусмысленно дали понять, что в случае продолжения агрессии семь сотен душ легко вспорхнут на небеса вслед за ними. Не самый сильный козырь, но другого у нас все равно не было.
Пятьдесят пять минут независимого времени – три часа субъективного – мы использовали по полной программе. Еще не было порядка в столице, не было его и на местах, связь с некоторыми отдаленными районами, особенно на Северном материке, вообще отсутствовала. С некоторыми районами связь была, но добиться точных данных оттуда все равно не удавалось: кретины на том конце не желали слушать и подробно, захлебываясь словами, отвечали на любые вопросы, кроме заданных. Черт знает, какая каша варится и булькает в некоторых головах! Я понимал, что пройдет какое-то время, и каша в головах перестанет бежать через край, суетливая бестолковщина рассосется сама собой, – но сейчас мы не располагали таким количеством времени. Его практически вообще не было.
Повсюду на планете люди праздновали победу, которой еще не добились. Плясали, орали, напивались до умопомрачения. С энтузиазмом убивали коллаборационистов, громили их жилища. Совсем плохо пришлось полицейским, принявшим после революции нашу власть и опять переметнувшимся к землянам. Этих разыскивали очень усердно и терзали особенно долго – в общем-то поделом. Как запретишь людям отыгрываться на тех, у кого руки по локоть в крови? То и дело с мест сообщали о поимке или уничтожении очередного Питера Мамабе, опознанного по цвету эпителия и толстой роже, хотя нам было доподлинно известно, что Мамабе, пытавшийся сбежать и пойманный повстанцами в пригороде Нового Пекина, уже который час висит на суку ближайшего к месту поимки дерева… Словом, творился сущий бедлам, кошмар любого управленца.
Наши успехи пока что были более чем скромны, и мои тоже. Одно только привело меня в восторг: внезапно ожила связь с одним из восточных округов. Говорил темпированный человек, что уже было хорошо. Его голос, изуродованный помехами, показался мне странно знакомым.
– Дядя Варлам?..
– Я! Кто это говорит? Ларс, это ты, что ли? Привет!
– Ты жив?!
– Да что со мной сделается? – Он хохотнул. – Надо было только придерживаться плана и не зевать, вот и все. Я так и делал. Ладно, потом расскажу, а ты держи хвост пистолетом. У нас тут дела идут, в общем, приемлемо, так что я сейчас вылетаю…
Гора не гора, а большой камень все же упал с моих плеч. Во-первых, дядя Варлам был жив. Во-вторых, он не я – в вопросах принятия точных и быстрых решений в чрезвычайных ситуациях тягаться с ним мог разве что Боб, да и тот не имел такого практического опыта. Теперь дело пойдет, подумал я – и сейчас же провалился в сон, как будто кто-то, подкравшись сзади, нажал неведомую мне кнопку.
– Эй, Ларс, очнись! Конец света проспишь.
Я открыл глаза и замотал головой. Взглянул на часы, убедился, что прошло всего двадцать минут независимого времени, и очень удивился: секунды бежали с непривычной прытью. Склонившийся надо мной Боб дергался и пищал что-то комичной скороговоркой. Я встряхнулся, и Боб сразу замедлился. Ага, вот оно что! Начались спонтанные возвраты к нормальной скорости жизненных процессов. Количество «темпо» во мне понемногу убывало, а новым порциям микроорганизмов появиться было неоткуда. С одной стороны, неприятно. С другой – я знал, что очень скоро смогу по своему желанию переключаться с обычного течения времени на ускоренное и это продлится несколько дней, а то и недель. Весьма полезно.
– Я уж думал, ты умер, – сообщил Боб. – Как сидел, так и заснул. Если бы не подхватили – так бы и брякнулся со стула.
– Повтори, что ты сказал, – потребовал я.
