– Очень скоро мы получим самые точные сведения.
Граф закурил папиросу. Раздраженно швырнул в пепельницу горелую спичку.
– Ладно, будем ждать… Ну а как прошла встреча цесаревича с божественным микадо? Надеюсь, ничего такого?..
– Его императорское высочество обладает подлинно самурайским духом, – дипломатично сказал Иманиши.
«Пьет много саке и ведет себя чванливо», – мысленно перевел Лопухин.
Ладно. Могло быть хуже. В конце концов, в том, что касается большой политики, мнение микадо о будущем российском императоре не имеет решающего значения. Микадо по-прежнему лишь царствует, а правят страной другие. Еще недавно – сиогун и бакуфу, теперь – министры из влиятельных кланов, уже не столько феодальных, сколько промышленно-финансовых. Навряд ли цесаревич сумеет раскрыть себя для них с неожиданной стороны – не приходится сомневаться в том, что у них давно имеются исчерпывающие сведения о способностях и привычках наследника российского престола…
Иначе и быть не может. Японцы – люди обстоятельные и непростого ума. Только по этой причине их страна не стала ничьей колонией и уже не станет.
Но Япония еще слаба. Ссориться с Россией ей совершенно ни к чему. А коли так, можно надеяться на то, что любые, даже самые дикие выходки цесаревича японские власти постараются затушевать и по возможности скрыть от газетчиков. Уж что-что, а не замечать бестактности гостя у японцев получается лучше всего!
Иманиши вышел, извинившись, и скоро вернулся.
– Получено донесение от агента внешнего наблюдения. Цесаревич в зеленом квартале. Не следует беспокоиться.
– В каком еще квартале?
– В Ёсивара.
Ёсивара? Веселый квартал жриц продажной любви? Этого еще не хватало!
Наверное, Лопухин изменился в лице, поскольку Иманиши поспешил прибавить:
– Никакой опасности нет. Лучше в Ёсивара, чем в другом месте.
– Почему?.. Ну что вы мнетесь? Говорите прямо и ясно!
– В Токио обитатели зеленого квартала освобождены от налогов в обмен на сотрудничество с полицией, – сознался Иманиши. – Это выгодно всем: и нам, и им. Честный договор. Он исполнялся неукоснительно триста пятьдесят лет. В эту минуту у цесаревича две тысячи добровольных стражей, о существовании которых он даже не подозревает. Клянусь, в Ёсивара даже ниндзя не сумел бы подобраться к цесаревичу незамеченным.
– Ниндзя? – Лопухина занимали сейчас совсем иные вопросы, но незнакомое слово требовало объяснения.
– С вашего позволения, это убийцы-невидимки. Не думаю, что их несравненное искусство убивать и прятаться еще живо. У подлых ниндзя не было кодекса чести. Самураи ненавидели их, но редко, очень редко могли убить. Норихиро Ооно, мой предок по материнской линии, два века назад сумел пленить раненого ниндзя из клана Хатори и был награжден переводом в ранг косигуми и службой в столице. Очень, очень трудно пленить ниндзя! Как и самураи, они предпочитают плену смерть. Могут откусить себе язык и истечь кровью. Могут уколоть себя ядовитой колючкой, спрятанной под ногтем. Некоторые могут задержать дыхание.
– И при этом не имеют кодекса чести? – усомнился Лопухин.
– Самурайской чести – не имеют. Но стараются избежать мучительной казни. Того ниндзя, которого взял в плен мой предок, публично распилили пополам деревянной пилой. Казнь продолжалась двое суток с половиной.
Лопухин постарался не выразить на лице никаких чувств.
– Значит, теперь ниндзя не существуют?
– О, кто может знать наверняка? О них давно ничего не слышно. И зачем искать ниндзя для убийства, даже если это убийство принца? Ронины куда дешевле, и среди них немало великолепных мастеров буси.
– Мастеров чего?
– Простите, Лопухин-сан. Мастеров боя. Кроме них есть еще монахи из горных монастырей. Их искусство буси несравненно. Помимо того, умением ловко убивать у нас владеют многие крестьяне, торговцы, ну и, конечно, люди из преступных кланов.
«Народец, однако!» – подумал Лопухин, но вслух сказал другое:
– Как только поступят новые сведения – извещайте меня немедленно. Спать я не лягу.
В спальне на господской постели храпел Еропка.
Михаил Константинович вернулся на рассвете – в час зайца, как сказал бы японец. Он приехал на рикше, по-видимому, все еще наслаждаясь инкогнито, немного помятый, но, к общему немому удивлению, не сильно пьяный. Никакой охраны граф не заметил, но, может быть, Иманиши знал свое дело в большей степени, чем это казалось вначале.
Гвардейцы отдали ружьями честь. Цесаревич едва кивнул в ответ. Удивительно: остановился у японской вишни, зачем-то понюхал ветку. Лицо наследника престола выражало небывалую для него эмоцию: мечтательность.
– А, Николас! – более чем дружески и почти не развязно кивнул он Лопухину, жестом отстранив кинувшегося навстречу дворецкого. – Будь другом, зайди сейчас ко мне…
Будто и не было неприязни.
Недоумевая, Лопухин проследовал за цесаревичем в его покои. Повинуясь приветливому жесту, сел в низкое кресло за инкрустированный столик. Взял предложенную сигару, повертел в нервных пальцах, вернул в коробку, испросил разрешения закурить папиросу. Небывалое дело: цесаревич сам поднес ему огня!
– Ну что ты все «ваше императорское высочество»! – укорил он Лопухина более чем дружеским тоном. – Мы же договаривались: Мишель. Просто Мишель. Забыл, что ли? И на «ты», когда в своем кругу. Ну?
– Мишель.
– Ну вот, другое дело, тирьям-пам-пам. Это по-нашему. Но в карты с тобой я больше не сяду, ха-ха! Кури, кури. Сейчас кофе будет. Эй, Гольян Уклейкович, расстарайся-ка! Просьба у меня к тебе есть, Николас. Большая просьба.
«Насчет денег», – подумал Лопухин и ошибся.
Пока ждали кофе, он выслушал историю ночных похождений цесаревича. Того не надо было и вызывать на откровенность – он сам жаждал поделиться нахлынувшим на него счастьем.
В двух словах: цесаревич влюбился.
– Ты не представляешь себе, Николас, что это за дама! Туземка, конечно, но какое воспитание! А фигурка – м-м-м! А прическа! Гордиев узел на голове, но до чего прелестен! А движения! Такого изящества и в Париже не сыщешь. А как она поет! Соловей, право, соловей! Умна, красива, образованна! Пропал я, Николас, начисто пропал!..
Осторожные вопросы с полунамеками прояснили ситуацию. Нет, до разврата дело не дошло. И как можно предположить такое! «Сказано же тебе, Николас: это не девка какая-нибудь. Это госпожа Садако, знатная дама. Может, с самим японским императором в родстве. Если так – женюсь! Весь мир пошлю к чертям и женюсь. Веришь? А утонченность!.. Знаешь, как ее называют? Госпожа ивового мира! Все ей кланяются с большим почтением. Все, пропал я, Николас! Влюблен! Как мальчишка влюблен! И рад этому!»
– Поздравляю, Мишель, – осторожно произнес Лопухин. Где-то тут был подвох.
– Стишок сочинить поможешь?
– Пардон, Мишель, какой стишок?
– Какой-нибудь. Здесь так ухаживают, понимаешь ли. Мне объяснили. Стою я, понимаешь ли, на веранде какого-то дома, дурень-дурнем, а передо мною – она, госпожа Садако. Смеется, веером играет. У меня язык к гортани прилип. Тут какой-то японец выскакивает невесть откуда – и ну болботать по-своему. Я
