на промысел. Ни в чем предосудительном замечен не был. Бредни не распространял. Постепенно стал считаться здравомыслящим. Что он нашептал дурням-рыбакам, как сумел уговорить их попытаться найти в океане то место, где на море опускается черный туман, и проникнуть в иной, необыкновенный мир? Какие сказки плел?
Наверное, просто обманул глупцов. Не может же быть, чтобы они поверили его диким россказням!
Теперь этого уже не узнать.
Лопухину он врал убедительно: течение Куросио, несчастные рыбаки…
Быть может, Кусима не был безумным? Сейчас Иманиши ни в чем не был уверен.
Но Кусима был глупцом. Нанести оскорбление России! Испортить отношения на много лет вперед! Сейчас война почти невозможна, у обеих сторон недостаточно сил, но потом…
Если сорок или пятьдесят боевых единиц пересекут океан и вдобавок соединятся с теми кораблями, которые Россия к тому времени будет иметь здесь, близ японских берегов, то останется только надеяться на божественный ветер, уже спасший однажды Страну восходящего солнца. Но вряд ли разумно передоверять судьбу своей страны богам – у тех могут быть совсем другие заботы.
И главное: как Кусима мог растоптать свою обязанность человеку, который спас его никчемную жизнь и которому он поклялся верно служить? Почему стрелял в дирижабль?
Из любопытства ему задали этот вопрос. Презренный червь болтал о долге перед Японией, осмеливался упоминать имя императора… Слова! Лишь поступки говорят о человеке все. Если предположить всего на одну минуту, что где-то существует мир, в котором японцы стали похожи на этого Кусиму, то хочется выть и сражаться.
Само собой разумеется, Иманиши не собирался делиться с Лопухиным бреднями сумасшедшего. Стенограммы допросов были отправлены господину Камимуре, интенданту тайной полиции. Очень скоро Иманиши получил недвусмысленный приказ. Назавтра Кусима был найден повесившимся в камере на веревке, свитой из разорванной на полосы одежды. В документах тоненького дела он остался как безымянный бродяга, скорее всего опустившийся ронин, арестованный по подозрению, покончивший жизнь самоубийством и похороненный за городом в общей яме вместе с такими же, как он. Дело было закрыто и ушло пылиться в архив.
Лопухин, несомненно, что-то заподозрил, но фактов у него не было. Свой долг он выполнил, а чисто японские дела должны остаться чисто японскими.
Русские гайдзины не нравились Иманиши, как не нравились никакие другие гайдзины. Он искренне восхищался их достижениями, но в глубине души презирал их, как и вся нация. Они невоспитанны. Они уродливы. От них дурно пахнет. Они способны ступить на чистые татами в грязной обуви. Они пьют разбавленный спирт и шипучее вино, от которого в животе образуются газы. Даже лучшие из них, как, например, Лопухин, иногда вызывают отвращение. А русский наследник престола хуже всех.
Впрочем, глупости! Гайдзины необходимы стране. Как хорошо, что они разные и враждуют друг с другом! От них страна многому научится. Только так, изменяясь, она может остаться Японией, хотя, разумеется, уже не той, что прежде. А потом она попросит чужаков убраться вон и выступит как самостоятельная сила. Но не так, как пророчил психопат Кусима, а гораздо умнее. Старая пословица гласит: мудрый ястреб прячет свои когти. Но им найдется применение. И в новой Японии для Иманиши найдется место, достойное его способностей!
Но хватит мыслей, хватит. Это не медитация. Нужно отвлечься от всего сущего, ощутить себя пылинкой и вселенной, ничем и всем, найти гармонию и познать совершенство…
Под слоем прудовой воды, шевеля ряску, плавали карпы.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой каждому воздается по заслугам, а некоторым – и сверх того
– Ты уедешь в Петербург немедленно!
– Под конвоем? – Катенька смотрела на брата насмешливо-холодно. Нет, он не согнет ее! Надо только быть сильной. Сильнее, чем когда-либо. Сильнее, чем она была, решаясь на побег.
– Объяснись, – потребовал Дмитрий Константинович.
– Добровольно я не уеду. Ты можешь выслать меня, Митя. Под жандармским конвоем. Ты наместник. Но я буду вести себя так, как ведут арестанты. Сумею – сбегу. Никаких обязательств.
– Она еще говорит об обязательствах! – всплеснул руками великий князь. – Постыдись!
– Я не стыжусь, я удивлена. Почему ты хочешь выслать меня в Петербург? Шлиссельбург гораздо надежнее.
Дмитрий Константинович несколько раз глубоко вздохнул.
– Не мели чепухи. Папa приказывает тебе выехать как можно скорее. До поры до времени я отговаривался твоей контузией. Но сейчас ты здорова. Неужели ты собираешься ослушаться государя?
– Почему бы нет?
– Потому что ты его дочь и российская подданная!
– Подданство можно и поменять.
Великий князь помолчал. Возможно, считал про себя до десяти. Было слышно, как под высоким потолком жужжит оголтелая муха.
– Ну допустим, – сказал наконец Дмитрий Константинович. – Допустим, ты сумела настоять на своем. Если мне придет четкий и недвусмысленный приказ отправить тебя в Петербург под конвоем – отправлю, можешь не сомневаться. Но если такого приказа не последует… Скажи-ка, сестренка, как ты представляешь себе ваше с Лопухиным будущее? Ты хорошо подумала? Голова у тебя есть, вот и пусти ее в дело. Во- первых, вам придется покинуть Россию без надежды когда-либо вернуться. Хоть это ты понимаешь?
– Понимаю. – Голос великой княжны был тверд. Отступить хотя бы на полшага, показать слабину? Никогда! Любезный брат Митенька тотчас воспользуется любой брешью в обороне.
– Боюсь, не до конца понимаешь. Со временем любовь превращается в привычку, а тоска по родной земле только усиливается. Ты не будешь счастлива.
– Я буду счастлива. А что во-вторых?
– Во-вторых? Ну, хотя бы стесненность в средствах. Твой Лопухин не богат. Ты же не получишь ничего, и это будет только справедливо. С какой стати давать тебе приданое?
– Значит, буду бесприданницей.
– Не надейся на блестящую жизнь. Вас не пригласят ни к одному европейскому двору. Вам придется вести жизнь частных лиц где-нибудь в маленьком приморском городке вроде Ниццы, считать сантимы и дуреть от скуки. Ты будешь поливать огород, а любопытные обыватели, глазея на тебя, скажут: «Она могла бы стать королевой Бельгии»…
– Пожалуйста, больше ни слова о Франце-Леопольде!
– Как скажешь. Я буду говорить о Лопухине. Известно ли тебе, что он уже был женат?
– Разумеется.
– Ходят слухи, будто он свел в могилу свою жену.
– Низкая клевета! Он не любил ее. Ему пришлось жениться по настоянию матери. Элен Салтыкова знала, что он ее не любит, и все же пошла замуж. Быть может, ее несчастие в любви помогло чахотке свести ее в могилу, я не знаю. Вот и подумай, Митя, какую участь ты мне готовишь, уговаривая выйти за Франца-Леопольда!
Великий князь усмехнулся:
– Сама же только что требовала: ни слова о нем. Ну ладно, молчу, молчу… А ты подумай. Ты очень хорошо подумай, но только недолго. Уже нет времени на долгие раздумья. Не люб этот жених – ну что ж, тебе подыщут другого. Но о Лопухине забудь! С ним ты будешь несчастлива, а я тебе брат и не допущу этого. Запомни.
– Я могу идти? – с сарказмом осведомилась Екатерина Константиновна.
– Можешь.
Сестра удалилась твердой походкой, с высоко поднятой головой. Не похоже было, чтобы она смирилась. Не попыталась оставить за собой последнее слово в споре – значит, что-то задумала. Дмитрий Константинович чертыхнулся про себя. Сегодня все шло как-то не так.
Он проводил за работой по восемнадцать часов в сутки и пока лишь нащупывал рычаги управления громадным Дальневосточным краем. Осторожно испытывал их на прочность. Смещал одних чиновников,
