утверждал, что когда кошек много, они упускают мышь, и что «у вас масса дыма, но мало нажарено, господа!»
Крепс, слушавший до того вполуха, теперь резко повернулся к Злобину, пытаясь понять: это обычные призывы к профессиональной настороженности или начальник имеет в виду нечто определенное.
Гримилов сидел, натянутый, как барабан, и на его лице цвели багровые пятна.
Но тут Верочка, к общему ужасу, потянула полковника за рукав, и он опустился рядом с ней. Секретарша Гримилова ужасно конфузилась и говорила милые глупости, а собеседник равнодушно улыбался в ответ.
— Сергей Александрович, — вдруг вздохнула она, — любовь веревкой не свяжешь. Ведь правда?
Злобин что-то отвечал Крымовой, привычно сыпал шутками. Блестящие от долгого употребления остроты приводили неопытную Верочку в восторг, и она, уже не замечая ничего, тянула вино, пьянея у всех на виду.
Чубатый, выпив для храбрости больше положенного, пытался раз-другой подойти к княжне, но возле нее всегда было людно, и еще Иеремии казалось, что Юлия Борисовна совершенно равнодушна к нему. Тогда он снова сел к бутылке и стал разговаривать сам с собой.
— Така краля… — бормотал Чубатый. — Здаеться, и не змалювати такой крали. Личко, як малина.
Потом он спорил с воображаемым собеседником и доказывал ему, что госпожа Урусова «у любый мисяць уродилась», ибо «цю дивчину вси кохають».
Внезапно махнул рукой и отправился сначала, для порядка, к госпоже Гримиловой, а потом — к Верочке. Каждой из них он сказал: «Ой, хто мене поцилуе — заробить спасиння».
И тут же конфузливо винился:
— Я ныне маленько пидпьяный…
Злобин относился ко всему с совершенным спокойствием, вероятно, он давно привык к таким пирушкам, к их флирту и быстрым союзам.
В комнатах стало совсем душно, но это было учреждение, где закрытые окна считались обязательными, и никому не пришло в голову распахнуть их.
В этой духоте Крымова захмелела совсем, заплакала и попросила полковника отвезти ее в постель. Они вскоре ушли.
От давешних слов Злобина все испытали тревогу, но хмель тем и хорош, что позволяет хотя бы на время забыть о гадостях.
Уже вскоре пирушка легко вздохнула, и Крепс тотчас подошел к Урусовой.
Вельчинский, сидевший рядом с княжной, невесело покосился на штабс-капитана.
Не обратив ни малейшего внимания на этот взгляд, Иван Иванович буркнул вполголоса:
— Поручик, не насаждайте пролетарскую диктатуру! Дайте поболтать с Юлией Борисовной и мне.
Вдруг похлопал в ладоши и, дождавшись некоторого внимания, сказал, воинственно дергая себя за усы:
— Господа, вы узнали еще не о всех талантах нашего Вельчинского. Николай Николаевич недурно музицирует.
Один из безмолвных солдат принес гитару, Крепс усадил поручика за свой письменный стол и вручил инструмент.
Вельчинский, перебирая струны, с ненавистью глядел на Ивана Ивановича, который, конечно же, придумал все это с единственной целью: очистить себе место возле княжны. И Николаю Николаевичу показалось, что даже здесь, среди своих, Крепс выделяется, как нос на лице, — и от этого стало совсем грустно.
Поручик снова и снова трогал струны, вспоминая мотив, и внезапно образовалась песня, печальная и резвая, как езда на перекладных. Офицер пел:
Как только песня овладела вниманием присутствующих, Крепс сел рядом с Урусовой, спросил, усмехаясь:
— Как это вы разожгли его, княжна?
— О чем вы?
— Да о Вельчинском. Рожа у него горит, хоть портянки суши.
— Экой вы злой, Иван Иванович. Вас мачеха родила.
— Обиделись за мальчишку? Недурной малый. Пустяка не хватает: ума.
Урусова взглянула на расплывшуюся фигуру Крепса, заметила ядовито:
— Нехватка ума — не редкость. Но согласитесь, он строен, как тополь.
— Верно замечено: тополь. Ни плодов, ни тени.
Внезапно Крепс театрально рассердился.
— Жаль, что я не дурак и не нравлюсь вам.
— Не теряйте надежды, Иван Иванович, — прохладно улыбнулась княжна. — Что же касается Вельчинского, то ума у него не меньше, чем у других.
— Ум, возможно, и есть, но он им редко пользуется.
Почти механически отвечая Крепсу, Урусова тем временем думала о странном положении поручика. Им в отделении помыкали все, хотя он, кажется, не давал для этого никаких поводов.
Конечно, Николай Николаевич не хватает звезд с неба, он толков для пустяков, но именно это и есть его главное достоинство. С сотворения мира известно, что в каждой конторе есть пустяки, которые надо делать и которые никто не хочет делать. И вот тут-то Вельчинский незаменим, он с величайшей энергией занимается всякой мелочью и занимается без проволочек. Им помыкают, не рискуя получить сдачи, и при всем том поручик отзывается о начальстве в высшей степени благопристойно.
Таких людей обычно ценят, даже жалуют, называя ласкательными именами, как мальчишек.
Отчего же третируют Вельчинского? Ведь если убрать его из отделения, всю массу мелкой и грязной работы придется выполнять Гримилову, Крепсу, Чубатому. Может быть, это известная отличка чиновника: попирая других, утверждать себя?
— Вы меня совершенно не слушаете! — вдруг вспылил штабс-капитан. — И камень обидится!
С Иваном Ивановичем Крепсом в последние недели произошла некая метаморфоза, которую заметили все в отделении. Ничуть не изменившись ни в кнутобойном ремесле, ни в отношениях с сослуживцами, штабс-капитан стал сдержанней с княжной. В ее присутствии он придерживал язык, а не хамил, как обычно. Это было странно, но в общем тривиально, как репа. Впрочем, даже себе штабс-капитан не хотел признаться, что, пожалуй, увлекся княжной.
Но теперь Крепс много выпил и к нему вернулась обычная резкость. Он сказал с вызовом:
— Знаете, Урусова, у меня мысль: будьте моей женой.
Юлия Борисовна отрицательно покачала головой.
— Я не в восторге от ваших мужских качеств.
— Что вы имеете в виду? Внешность? Душу? Кровать?
— Мне не нравится, что вы хам, штабс-капитан. Прежде всего — это.
— Плевать. Я предлагаю вам не формальное супружество, а временный альянс. Извините за столь ясную прямоту.
— Альянс у вас уже есть: госпожа Граббе.
— Ах, полноте! Это на черный день.
Он пододвинул стул вплотную к Юлии Борисовне, сказал, усмехаясь:
