голубушка!
Вера Львовна повела тотчас Юлию Борисовну в соседнюю комнату, где тесно стояли два шифоньера, открыла их один за другим и стала показывать наряды, раскладывая на диване и вопросительно поглядывая на гостью. Чувствовалось, что Кривошеева, как всякая женщина, отдает немалую дань гардеробу, что она довольна им и готова поделиться с княжной.
Урусова смутилась.
— Помилуйте, зачем столько?
— Ну, что вы, что вы! — все приговаривала Вера Львовна и вынимала новые платья, а потом и нижнее белье из ящиков.
Княжна вспыхнула.
Поняв это по-своему, хозяйка обняла гостью, сказала добродушно:
— Да вы не смущайтесь, право, это совершенно новые комбинации, и лифчики, и все прочее. Куплено по случаю и, знаете ли, совсем недорого.
Она еще раз взглянула на девушку, и улыбка осветила ее лицо.
— Платья вам совершенно по фигуре, вот увидите! А жить станете во флигеле, во дворе. Вам будет очень, очень удобно…
Немного поколебавшись, спросила:
— Во флигеле одну комнату занимают старик и молодой человек, вас это не смутит?
— Отчего же?
— Ну, знаете ли…
— Нет, нет, нисколько, не беспокойтесь, пожалуйста.
Когда в дом с лепными амурами пришел Лев Львович Кривошеев, княжна Урусова уже была одета в синее шерстяное платье с кружевным белым воротничком и такими же, белыми кружевными, манжетами. Рядом, на диване, лежала шубка из белки, легкая и легко берегущая тепло.
Купец был, вероятно, вдвое старше сестры, однако мил и цивилизован, и княжна произвела на него вполне порядочное впечатление. Правда, потом, наедине с сестрой, он выговорил ей (впрочем, больше для порядка), что Вера Львовна пускает в дом в такое смутное время совершенно не известного ей человека. Узнав, что гостья — дочь князя Урусова, Лев Львович припомнил, что, действительно, видел когда-то в поместье Бориса Ивановича маленькую девочку и теперь ей, на самом деле, что-нибудь двадцать лет.
Услышав дополнительно, что Урусова собирается служить в штабе Западной армии, купец явно огорчился, сказал сестре:
— Передай, пожалуйста, постоялице: я совершенно далек от политики. Мое дело — коммерция, а она — не белая и не красная. Да… да…
Вечером хозяйка навестила княжну во флигеле, узнала, как горничная устроила гостью, осталась всем довольна и, обняв девушку, сказала ей на ухо:
— А вы очень, очень миленькая!
Вера Львовна представила жиличке сторожа Филиппа, молчаливого, но, как скоро выяснилось, доброго старика, горничную и старуху экономку. Молодой человек оказался на службе, и хозяйка обещала княжне, что познакомит их как-нибудь при случае. Затем решила показать Юлии Борисовне двор. Она свела княжну в конюшню, где били копытами землю сытые, красивые лошади, все белой, однотонной масти. Из конюшни прошли в птичник, в котором, вместе с курицами, жили цесарки. У них, как объяснила Вера Львовна, очень твердые яйца, много крепче куриных. И в самом конце этой хозяйственной экскурсии Кривошеева привела Урусову в погреб, где стояли несколько бочек с капустой, солеными огурцами и маленькие пузатенькие кадочки с грибами. Особенно удивила Урусову огромная бочка, никак не меньше чем на двадцать ведер. В ней матово светились огурцы.
На другой день обе женщины уже играли на рояле в четыре руки Глинку, а потом смешную песенку о чижике, который напился водки и у него закружилась голова.
Вера Львовна временами замечала, что лицо девушки туманится, и объясняла это пережитым: шутка ли, сколько всяческих нервотрепок упало на плечи бедной княжны! К этому времени хозяйка уже знала, как Юля переходила линию фронта: ночь, холод, выстрелы — и гибельный риск, конечно же!
Кривошееву и удивляло и умиляло одновременно, как княжна рассказывала об этом, — буднично, без малейшего признака аффектации. Вере Львовне даже показалась странной эта черствость чувств. Впрочем, чем больше она знакомилась с княжной, тем меньше у нее оставалось вопросов и недоумения: Юля была, без сомнения, неординарный, удивительный человек!
Прежде всего выяснилось, что княжна два года провела в перволинейной полевой армии, то есть в огне, в качестве сестры милосердия. Она делила с солдатами их риск, их одежду, их еду. На воинский подвиг юную Урусову благословила царица, знавшая отца и мать княжны. Напутствуя девушку, Александра Федоровна надела на шею красавицы золотой крестик и высказала веру, что дочь князя вернется с войны живая и здоровая, в ореоле славы.
Через год сражений на «русской Жанне» женился генерал Борисов, еще довольно молодой, сорокалетний командир дивизии. Однако генерал вскоре погиб, а юная вдова, отклонив попытки отправить ее в тыл, продолжала выполнять патриотический долг.
В последней четверти семнадцатого года корпус, в котором служила княжна, оставил позиции и отправился в бурлившую революциями Россию. Именно тогда Урусова узнала о гибели своих родителей и в конце восемнадцатого года поспешила в войска Колчака — мстить за отца и мать.
Вера Львовна с восторгом слушала скупые рассказы Юлии Борисовны, ахала и качала головой. «Какой ужас! Какой ужас!» — повторяла она всякий раз. Однако жажду мести Кривошеева не одобрила: не дело молодой женщины лезть в братоубийственную войну, размахивать шашкой и спать вповалку с мужичьем. Упаси бог! «Впрочем, — добавляла госпожа Кривошеева, — это ваше дело, княжна».
В оговоренный срок Урусова отправилась в штаб на Скобелевской. Еще только выйдя из дома с амурами, увидела на близкой скамеечке какого-то дядю в холодном демисезонном пальто. Человек этот кутался в высокий воротник и шарф, и по всему было видно: он здесь давно и насквозь промерз. Увидев княжну, ангел-охранник потянулся, похрустел костями, вскочил и поплелся за ней.
«Меня караулят…» — подумала княжна без всякого раздражения и даже, пожалуй, с похвалой представила себе воинственную физиономию штабс-капитана Крепса.
Вблизи штаба соглядатай отстал от княжны. Она посмотрела на главный вход и не без удовольствия заметила поручика Вельчинского. Офицер тоже увидел княжну, поспешил ей навстречу и, разглядев вблизи, воскликнул:
— Ах, вам идет! Но как удалось?
— Что «удалось»? — улыбнулась княжна.
— Экипироваться. Вы ведь впервые в Челябе?
— Свет не без добрых людей. У меня был визит к госпоже Кривошеевой. Она оказалась весьма приятная и цивилизованная девушка.
— Кривошеева? Кто это?
— Сестра местного негоцианта. Он — тоже располагающий к себе человек. Покойный князь имел некогда общие интересы с Львом Львовичем Кривошеевым, и мой поход, как видите, удался.
— Да… да… теперь я вспоминаю эту фамилию. Ну а жилье?
— Во дворе Кривошеевых почти пустует флигель. Одну из комнаток занимают старик сторож и некий молодой человек. Другая теперь — моя.
— Я очень рад за вас, милая княжна… очень…
— Гм… «милая»… Вы поспешны, как сотник в прифронтовом местечке. Там это еще можно понять. И, кроме того, мне показалось, что вы не вполне свободны, Николай Николаевич.
Вельчинский смутился.
— Право, с вами нелегко толковать. И сравнения… э… я бы сказал — странные…
— Вы имеете в виду сравнения с фронтом? Здесь мало странного. Я была на позициях мировой войны. Два года.
— Вы? — оторопел Вельчинский. — Я не могу поверить в это! Вам так мало лет.
— Мне двадцать. Это мало в единственном случае: если человек — кретин.
— Простите меня… я совсем не имел в виду… возьмите вот это…
