— Братичок… — совсем повеселел Лебединский.
Они расстались, испытывая друг к другу явную симпатию, хотя оба были малословны и осторожны.
Лебединский уже закрывал ставни дома, готовясь уходить, когда читальню навестил человек в пиджаке с чужого плеча, как показалось Дионисию.
У него была перевязана щека, и он то и дело трогал повязку — возможно, тревожила зубная боль.
Вошедший сел за стол, рядом с входной дверью, и стал неспешно листать газеты.
Время от времени он поднимал голову, прислушивался и, щурясь, глядел на библиотекаря.
Минуло четверть часа, и Лебединский подошел к незнакомцу, предупредить, что читальня закроется.
Выслушав уведомление, странный посетитель поднялся со стула, сообщил совсем тихо:
— Не задержу… Здравствуй, Дионисий…
Лебединский пристально взглянул на человека и весело присвистнул: перед ним стоял электротехник киевского снарядного завода Василий Киселев. До войны они жили по соседству, на Подоле. Киселев, как знал Лебединский, комиссарил на гражданской войне, был свой человек, и эта встреча вдали от родных мест несказанно обрадовала Дионисия.
— Господи… Василий… Вот так сюрприз!
Немного успокоившись, попросил:
— Подожди на улице. Я скоро.
Закрыв парадное и проводив Нила Евграфовича до поворота, вернулся к скамье, где ждал товарищ.
Вместе они прошли к Миассу, и Лебединский, едва присев на берегу реки, поторопил:
— Да говори же, Христа ради. Как попал сюда? Что делаешь?
— Живу помаленьку.
Дионисий ухмыльнулся, вздохнул.
— Ладно, давай я о собственной эпопее скажу. Не перемалчиваться же нам!
Киселев слушал рассказ внимательно, не перебивал, не задавал вопросов, но глаза его ощупывали лицо Лебединского, как пальцы слепого.
Когда Дионисий умолк, Киселев спросил:
— Михаил Забудский? Аким Приходько? Максим Гребенюк? Тебе что-нибудь говорят эти фамилии?
Дионисий кивнул:
— Да. Люди нашего продотряда. Но в чем дело?
— Извини. Мне следует торопиться. В воскресенье я навещу тебя к концу работы. Не смущайся, коли приду не один.
Ночью Лебединскому не спалось, его угнетала обида, и он огорченно вздыхал и ворочался на кровати. Киселев не верил ему, это было ясно, как божий день, — вот так одноверец и земляк! Однако тут же старался оправдать товарища — сейчас глухое, опасное время, и лишь глупцы рискуют головой без всякого резона. Но обида снова туманила голову: «Я же ему все выложил, как есть, без опаски!»
Василий, действительно, явился в воскресенье к закрытию библиотеки. С ним никого не было. Они, как и в прошлый раз, прошли вместе к реке и сели на скамеечку. Миасс в сумерках катил стылые воды, река должна была вот-вот замереть от морозов.
— Я еще раз встретился с Гребенюком и Приходько. Они говорят о тебе, как о верном человеке. Рад за тебя, Дионисий.
Лебединский пожал плечами.
— Если можешь, — пожалуйста, без загадок. Я, право, устал от них.
— Не обижайся. Ты же знаешь, что сейчас творится в Челябе.
— Где твой товарищ?
— Подойдет.
В самом деле вскоре появилась расплывчатая в сумерках фигура. Лебединский, казалось, даже не удивился, когда бесшумно приблизившийся человек остановился у скамьи, пожал протянутые руки и весело представился:
— Орловский.
Дионисий рассмеялся:
— Ах, это опять вы, отец-благодетель.
— Поговорим о деле, — поторопил Киселев.
Беседа, как показалось Дионисию, больше смахивала на допрос, в лучшем случае — на опрос, и ее трудно было счесть дружеским разговором по душам.
Киселев и Орловский хотели знать, не устал ли товарищ от тревог времени, готов ли сменить спокойное жилье и работу на нечто безвестное и мало удобное, сумеет и захочет ли повиноваться приказу? И так далее, в том же весьма вежливом и сдержанно-суховатом стиле.
Невзирая на обиду, Лебединский отвечал согласием на вопросы и сам ничего не спрашивал.
Все вскоре попрощались и разошлись тут же, на берегу Миасса. И Дионисий с грустью подумал, что ему опять ничего не сказали о его, Лебединского, участии в общем деле.
Получив первое библиотечное жалованье, Дионисий отправился на Болотную улицу, в дом богатея Колбина. Там, на отшибе двора, в глиняной развалюшке, жил первый челябинский друг Дионисия — Данила Морошкин.
Было воскресенье.
Библиотекарь постучал в малое окно домика, и почти тотчас мальчик выскочил наружу.
Увидев прилично одетого господина, он озадаченно наморщил носишко и вдруг догадался, что перед ним Дионисий Емельянович, которого он так ждал и которого почти что любит.
Морошкин весело ахнул и кинулся к Лебединскому, оживленно крича: «Мама, мама, погляди-ка, кто к нам пришел!»
— Погоди, — остановил его Дионисий, — возьми сначала вот это.
И он передал мальчику узелок, в котором были скопленные продукты и немного денег.
Затем они вместе вошли в жилье. Внутри его были ужасающая нищета и теснота, и у Лебединского защемило сердце, будто он вошел в свое детство в далеком селе Кривое Озеро.
Заметив взгляды взрослого, мальчик сказал негромко:
— Бедность нас, и правда, в клюку гнет. Некорыстно живем. А вот при Советской власти…
Он спохватился, взглянул с испугом на посетителя.
— Не бойся меня, Даня, я тоже так думаю.
Но мальчик не рискнул продолжать опасный разговор и лишь вздохнул:
— Дырой дыру не заткнешь.
Но тут же, однако, добавил с жесткой уверенностью:
— Ничо, придет солнце и к нашим окошечкам…
Мать Данилы, еще молодая женщина, уже покореженная нищетой, и две жилички заволновались, не зная, куда посадить гостя и как его встречать.
Дионисию предложили чаю, и он сказал, что с удовольствием выпьет стакан, а то и два, коли кипяток крутой.
Данила не утерпел, развязал узелок, увидел сахар, соль, кулечек с какой-то крупой, несколько копченых рыбок. Все это богатство разложил на столе и лишь тогда обнаружил деньги.
Брови его сошлись к переносице, он несколько мгновений разглядывал керенки, царские и колчаковские ассигнации — и решительно подвинул их по столу к Лебединскому.
— Я эти деньги не заробил, дядя Денис.
Мать жалобно поглядела на сына — «Что же ты творишь, сынок!», но Данила сделал вид, что не заметил укора.
— Это — твои, — утвердительно кивнул гость. — Давеча госпожу Хухареву встретил, велела
