просто переклинило, на самом деле она сильная и больше не станет заливаться слезами по малейшему поводу.
— На каждом снимке есть данные об авторе, иди сюда, посмотри, вот здесь. — Петр щелкает мышкой на иконке. — Вот видишь: день, время и имя. За моим компьютером Конрад работал, помнишь?
Бася закрывает дверь на балкон. Да ну его, этот кафель! И не имеет значения, что за женщина ответила на телефонный звонок, главное, они любят друг друга. А она в последнее время слишком много пила. Пора завязывать, а то станет такой же, как отец. Существует один мир, а не две обособленные вселенные. И рядом с ней в этом едином мире живет Петр. Это так просто.
— Я тебя очень люблю, — невнятно шепчет она и, склоняясь над экраном компьютера, прижимается к плечу своего мужа, своего законного супруга, который когда-то был готов улететь ради нее прямо в небо…
Этот пиджак Петр надевал два раза в жизни — на свадьбу и в суд. Теперь это ее любимый пиджак!
Теперь она всегда будет верить всему, что скажет Петр, и не станет больше искать в его словах скрытый смысл. Иначе она погибнет.
«Мама просто ревнует», — прозвучали в ее голове слова отца.
Она не станет ревновать.
— Меня не взяли на работу. Я так зашла, просто захотелось тебя увидеть, — говорит Юлия. — Как чудесно светит солнце!
— Хоть бы предупредила, — отвечает мать (ох, опять эти упреки!), — я могла бы что-нибудь приготовить.
— Бася и Петрек не развелись, жалко, ты этого не видела, — произносит Юлия. Если бы мать была на том заседании, она бы разделила бурную радость всех присутствующих тогда в суде.
— Я рада, — говорит мать. — Выпьешь со мной чаю? А может, пойдем куда-нибудь пообедаем? Расскажешь мне о Романе… И когда вы меня пригласите, наконец?
И Юлия вдруг понимает, что ей ни разу не пришло в голову пригласить одинокую мать к себе (как- нибудь вечером или там в воскресенье). Она могла бы показать ей картины Романа, показать романтический чердак и окна, которые Ромек утеплит на зиму. Из окон можно любоваться монастырской крышей, рекой и закатом — где еще увидишь такое?
Ведь они с матерью одной крови, они не из разных миров, не из разных созвездий, не чужаки, которые никогда не встретятся и даже не подозревают о существовании друг друга. Они из одной Вселенной и сближаются с момента Большого взрыва.
— Нет, не пойдем никуда, — говорит Юлия. — Сейчас выпью с тобой чаю и помчусь домой наводить порядок. А вечером ты придешь к нам ужинать, и мы откроем бутылку вина. Посмотришь, как у нас красиво на закате.
— Не удастся сейчас выложить ванную кафелем. — Петр кладет желтую плитку на место. — У нас нет денег.
— Ты же говорил… — хнычет было Бася и моментально спохватывается. — Я думала, у нас что-то отложено.
— Заначку я передал Енджею для его подопечной, он все уши прожужжал. Если она не уедет на лечение в течение недели, наверняка умрет. Ты бы тоже так поступила. Эта девушка чья-то дочь или жена, как ты мне. А для тебя я бы ничего не пожалел. Хотя здорово, что это не ты. Ко всем прочим радостям, операция стоит огромных денег.
Бася поражена. Ведь правда, это могла бы быть одна из них: Юлия, или Роза, или Буба. И что тогда? Что было бы важнее — этот дурацкий ремонт или они?
А если бы это была сама Бася?
— Ты поступил правильно, — говорит Бася, — в последнее время мы вели себя так, будто во всем мире существуем только мы одни.
— Только чудо. По правде говоря, никаких шансов нет.
Врач не хочет говорить об этом ксендзу, но его долг представить истинное положение дел.
— Вы знаете, — ксендз не поднимается с места, хоть врач и намекал, что пора бы и честь знать, все разъяснения даны, — ваше дело — ставить диагноз, мое — обращаться с просьбами. Тут мне вспоминается одна история.
Врач стонет про себя, но духовное лицо непонятно почему вызывает у него уважение.
— С вашего позволения, я расскажу. Когда у самолета загорелись двигатели, командир объявил по громкой связи: а теперь молитесь только Господь может нам помочь. Тот, кто не расслышал сообщения, спросил у соседа, о чем шла речь. «О том, что надежды нет», — прозвучал ответ. Заявляю вам, доктор, я молюсь о чуде. И надежда гораздо сильнее диагноза. Я верю, что Господь может ее спасти, а чьими руками Он это сделает, уже не мое дело. Благодарю вас за все. — Ксендз поднимается и не в первый раз потирает глаза.
Врач протягивает руку, ксендз тычет свою ладонь мимо докторской, медик внимательно смотрит на священника, а потом решительно берет под руку.
— Кстати, давайте прямо сейчас заглянем к окулисту. Мой коллега осмотрит вас. Вы же ничего не видите!
Как начать все сызнова?
Роза сидит напротив Себастьяна и видит пустое место. Одно пустое место. Как они далеки друг от друга!
Она не знает этого человека. А он ее.
Неужели трех лет недостаточно, чтобы хорошенько узнать друг друга? Себастьян, холодный как лед, кажется серьезным, как неодушевленный предмет, и основательным, как бетонная плита.
Решение принято, она справится с обязанностями матери-одиночки, знай об этом, Себастьян. Ты свободен, у тебя перед Розой никаких обязательств.
Себастьян глядит на нее с недоумением. Эту женщину он не знает. Хрупкая как тростинка, она предприимчива, как капиталист, и она не видит его в роли отца своего ребенка. Да ее ли он любил?
Почему он не рассказал ей о матери? Зачем внушил мысль, что женат? Неужели ему мало было доказательств ее любви? Что она сделала не так? Надо было настаивать, соблазнять и упрашивать? Или просто молчать?
А что
Может, так было удобнее? Роза была для него как трамплин, как праздник, как окно в другой мир.
Удобнее… Себастьян для нее был тайной, ареной борьбы, перетягиванием каната: с одной стороны — Роза, с другой — та, другая.
От чего он может отказаться ради нее?
От чего она может отказаться ради него?
Что они могли бы построить вместе?
Останется он с ней ради нее самой или только ради того, что она беременна?
Является ли беременность решающим фактором? А в каком смысле, в положительном или в отрицательном?
Ради ребенка?
Не только ради ребенка?
Должна ли она рассказать ему, как стояла над ванной, наполненной горячей водой, и размышляла?
Нет, она никогда не расскажет ему об этом. — Да, я подумывала об этом… — говорит Роза.
— Ты дура! — орет Себастьян. — Я всегда хотел иметь от тебя детей, это ты вечно стремилась оставаться… — И замолкает, ибо не ведает, кем Роза желала остаться, о чем мечтала, что видела во сне.
