Возвращение домой

— Эмбер?

— Мою куклу. Баю-бай… Под окном шумят деревья, ветер их качает, баю-баюшки-баю, Эмбер засыпает…

Согнув руку, она взяла книгу, которую читала, и, как ребенка, принялась укачивать, мурлыкая тонким девчоночьим голосом.

Сара села на пятки, опустив плечи.

— О мама…

Джулия уже не слышала ее, продолжая раскачиваться и баюкать.

Чувствуя себя столетней старухой, Сара с трудом поднялась на ноги и вышла из комнаты, оставив там женщину, которую всю жизнь называла мамой и которая сейчас пела колыбельную воображаемой кукле.

В вестибюле, в дамской комнате, Сара сполоснула лицо холодной водой, отряхнула руки от капель и посмотрела на себя в зеркало.

О да. Как многое прояснилось. Например, почему она не похожа ни на кого из них внешне или по характеру. Почему ей всегда хотелось сделать что-то самой. С тех пор как Сара помнит себя, она стремилась жить не так, как они. Иначе. Лучше. По-другому. Вот почему она чувствовала себя чужой в семье.

И она поняла главное, что мучило ее много лет: почему отец так сильно презирал ее.

Сара поморщилась. Нет. Не ее отец. Слава Богу, кровь Эдгара Андерсона не текла в ее венах. И это радовало Сару.

Долгие годы она ненавидела отца. Боже мой! Как она его ненавидела! И все долгие годы ее мучило чувство вины из-за этого. Теперь наконец огромная тяжесть свалилась с плеч Сары.

Она понятия не имела, кто ее настоящий отец. Но он наверняка лучше, чем жестокий фанатик, который ее воспитывал.

Душа Сары рвалась на части. Вспоминая детство с его страхами и гнусностями, ей хотелось что-то разбить. О Боже, какие были ужасные годы, каждое утро она вставала с одной и той же мыслью: зачем она вообще появилась на свет? Но теперь, узнав, что все выпавшее на ее долю — рок, прихотливый поворот судьбы, она почувствовала себя еще хуже.

Ее обманули. Предали. Не один раз, а два. Первый раз — родившая ее женщина, а второй — женщина, воспитавшая ее и лгавшая ей столько лет.

Сара изучающе посмотрела на свое отражение в зеркале, впервые — другими глазами и с холодным рассудком. Неудивительно, подумала она, что лицо Эвелин Кэтчем показалось ей знакомым. Будто она смотрела на него двадцать лет подряд. Рурк Фэллон прав. Она — ее копия.

Копия своей матери.

Лежа в горячей ванне, Эвелин сумела привести в порядок растревоженные мысли, а потом встала и пошла в спальню.

Клубы влаги проследовали за ней из ванной, сопровождая благоуханием цветочного мыла, лосьона, талька — целого букета новой парфюмерно-косметической серии для ванны. Они назвали ее «Первородный грех» и собирались вот-вот выпустить на рынок.

Завязав потуже пояс на атласном халате цвета слоновой кости, Эвелин села за письменный стол у окна спальни. Она двигалась медленно, с королевской грацией и сдержанностью, ставшей второй натурой, но рука, потянувшаяся к золотому перу и открывшая дневник, дрожала.

«Я встретилась сегодня с ней.

С Сарой. С моей дочерью. Какое странное ощущение — смотреть в лицо тридцатидвухлетней уравновешенной молодой женщины, совершенно чужой, и сознавать, что когда-то я носила это дитя под сердцем. Да, даже очень странно, что я впервые за все эти годы вижу ее.

Когда она родилась, я не смотрела на нее. Не могла. Я помню, как лежала на столе, потная, задыхающаяся от боли и усталости, плотно зажмурив глаза и слушая ее крики. Крики, которые постепенно затихали, по мере того как медсестра все дальше уносила ее из родильной. Из моей жизни.

Я также помню, как сумятица чувств нахлынула на меня. Печаль, сожаление, гнев, вина… Но больше всего… облегчение. Благословенное облегчение.

Наконец все кончилось. Это единственное, о чем я тогда могла думать. Наконец все, что со мной произошло, я могла оставить позади и начать свою жизнь. Я снова была свободна, чтобы взяться за осуществление мечты.

А дитя — девочка, я слышала, как сказала одна из медсестер… ей будет гораздо лучше с кем-нибудь другим.

Может, эта мысль служила мне оправданием для успокоения своей совести? Я задавала себе этот вопрос тысячу раз — и до рождения ее и после, однако, если откровенно, я могу сказать: нет, это не так.

Сара не соглашается со мной, я не могу ее переубедить. Не могу, не раскрыв кое-что из прошлого, но я не хочу ранить ее еще больше.

Она такая ожесточившаяся, злая, сперва я думала: это из-за того, что считает себя обманутой судьбой, лишившей ее в жизни денег. Моих денег. Но я ошибалась. Я чувствую, здесь что-то иное, большее. Что-то более глубокое тревожит ее.

Все время, пока я ходила беременная Сарой, меня переполняли обида и гнев. Я никогда ее не хотела. Давила в себе случайные приливы материнских чувств, которые охватывали меня, когда она шевелилась в утробе. Когда я видела молодых матерей со своими детьми. И даже несмотря на это, я искренне хотела ей счастья. Я чувствовала, что ей будет гораздо лучше с Андерсонами, по крайней мере у нее будут любящие родители. Но я не была уверена, что она испытает материнскую любовь, оставшись со мной.

Стыдно признаваться, но я пыталась уверить себя, что она не лишена любви, что ее воспитывают не только из чувства долга. Я очень хорошо понимаю, насколько обидно осознавать, что тебя произвели на свет без всякого желания. Я сумела уберечь ее от собственной нелюбви к ней».

— Ну? Что случилось? О чем Эвелин Кэтчем хотела с тобой поговорить? — Дженнифер закидала Сару вопросами, как только та вошла в офис на следующее утро.

Секретаршу просто распирало от любопытства. Ее янтарные глаза сверкали, маленькое, как у эльфа, личико было оживленнее обычного, веснушки на носу стали еще заметнее, а грива буйных золотистых кудрей, казалось, вздыбилась.

— Да, — присев на угол стола Дженнифер, заворковал Брайен. — Ну давай, наша великолепная, выкладывай, до смерти хочется узнать, какое это неотложное дело, если она заплатила десять тысяч долларов за одну встречу с тобой.

В это утро Брайен был в деловом костюме, который Сара ему велела надевать на работу, обычно растрепанные волосы аккуратно причесаны, но все равно он казался этаким меланхоличным поэтом из прошлого века.

— Да едва ли дело можно назвать неотложным. Миссис Кэтчем сообщила информацию, которой больше тридцати лет. — Сара старалась говорить равнодушно, но даже сама слышала горечь в собственном голосе.

— Охо-хо, — пробормотала Джен. Они с Брайеном посмотрели друг на друга и удивленно подняли брови.

Сара направилась к себе в кабинет, сотрудники — следом. Они подождали, пока она положит сумку в нижний ящик письменного стола, усядется в кресло, но потом терпение Дженнифер лопнуло.

— Ну? Ты собираешься рассказывать? Или придется тащить из тебя клещами?

Сара со вздохом посмотрела на них. Они были не только ее сотрудники, но и лучшие друзья. А Брайен — вообще бывший муж. Эти двое ей ближе, чем семья, чем Джулия. Они беспокоились о ней, заботились, служили верой и правдой.

— Понимаете ли, столько лет спустя миссис Кэтчем наконец сочла нужным сообщить, что она моя мать. А я соответственно ее дочь.