унизительной.
Коннор не ответил, пока не оказался в коридоре, за пределами досягаемости слуха Мэгги.
— Выглядеть раздосадованным было самым легким, — пробормотал он.
Глава 7
Утром Коннор присоединился к Мэгги за завтраком в ее номере.
— Хорошо спали? — спросил он, вспоминая собственную беспокойную ночь.
— Да, — быстро ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза.
— Значит, нога вас не беспокоила?
— Что? Ах да. — Мэгги думала не о ноге в эту бессонную ночь. — Нет… нет, она меня не беспокоила… со всем не беспокоила. Сегодня я уже не хромаю.
Коннор поднял выпуклую серебряную крышку, которой было накрыто блюдо с яичницей и беконом, и стал накладывать себе на тарелку.
— Вы в состоянии ехать?
— Да, конечно.
Он кивнул, не вполне удовлетворенный ответом, не желая верить.
— Бекону?
— Один кусочек, пожалуйста.
Он положил ей два и щедрую порцию яичницы. Разломив для себя кекс и намазав его маслом, он отдал ей большую половинку. Коннор следил за тем, чтобы кофе у Мэгги в чашке оставался горячим, подливая понемногу каждый раз, когда она делала несколько глотков.
Его предупредительность заставляла Мэгги нервничать. Хотя аромат пищи дразнил ее обоняние, она обнаружила, что под пристальным взглядом Коннора еда кажется ей совершенно безвкусной.
Он заметил, что она больше размазывает яичницу по тарелке, чем ест, и заметил:
— Вам придется сделать над собой усилие и поесть. Мы хоть и не отправляемся на Запад в крытом фургоне, но вы будете удивлены, когда обнаружите, сколько это путешествие отнимает сил. Лучше поесть как следует.
Мэгги склонила голову набок и уставилась в свою тарелку.
— Не могу есть, когда вы так меня опекаете. Вы словно наседка над цыпленком. — Молчание, воцарившееся после ее замечания, было таким долгим, что Мэгги была уверена, что он рассердился. Потом осмелилась поднять глаза.
Коннор разразился хохотом. Ее изумление было столь ощутимым, что он расхохотался еще сильнее. В конце концов он вынужден был вытереть глаза салфеткой.
— Не так это и смешно. Коннор понемногу успокоился.
— Никто никогда не обвинял меня в этом, — объяснил он. — Вот и все. Меня называли… ну, можете себе вообразить. Вы сами наградили меня несколькими нелестными эпитетами.
Мэгги почувствовала, как краснеют лицо и шея.
— Но назвать меня наседкой? Нет, так меня еще никто не называл, — Он быстро проглотил еще кусочек яичницы и подхватил с блюда еще кусочек бекона, потом встал из-за стола. — Я оставил свои вещи в том номере, — сказал он. — Сейчас пойду за ними, так что можете спокойно закончить завтрак. Нас ждут на железнодорожной станции в одиннадцать, так что есть еще немного времени.
Когда Коннор ушел, Мэгги поняла, какое она испорченное создание. Ей недоставало его общества. Дома она никогда не ела в одиночестве, только если заболевала. За столом всегда велись беседы, обменивались мнениями или рассказывались разные истории. Ей будет этого недоставать, несмотря на то, что сама она редко начинала споры и еще реже принимала в них активное участие. Ее всегда окружали разговоры, а она довольствовалась молчаливой ролью. Ее сестры считали ее настолько непроницаемой, насколько это возможно для жительницы Нью-Йорка. Легкая улыбка тронула губы Мэгги, а в глазах застыло далекое выражение, как у человека, погруженного в детские воспоминания.
Она медленно покачала головой, смеясь над собой, и принялась за еду.
Коннор удивился, услыхав, как открылась дверь в его номер. Ему казалось, что он не слишком долго собирает свои вещи.
— Вы решили, что уже соскучились по своей наседке? — крикнул он из спальни.
Верил пошла на звук его голоса.
— Наседке? — переспросила она. — Неужели твоя бедная женушка уже соскучилась по маме?
Коннор уронил чемодан обратно на кровать и обернулся к двери. Он даже не пытался скрыть того, что чувствует и думает. Его черные глаза вонзились в Верил.
— Какого черта ты здесь делаешь?
Берил развязала алую ленту, удерживающую ее капор. Челка темно-каштановых волос затрепетала на ее лбу, когда она стала небрежно обмахиваться полями шляпы.
— Тебе не следует говорить со мной таким тоном, — невозмутимо сказала она, — Может быть, я здесь потому, что что-то случилось с твоим отцом.
— С ним что-то случилось?
Она улыбнулась и вошла в комнату.
— Нет.
Краем глаза Берил увидела свое отражение в полный рост во вращающемся зеркале. Она была достаточно уверена в своей внешности, чтобы не беспокоиться на этот счет и не прихорашиваться. Что бы Коннор ни говорил, она знала, что он находит ее привлекательной. Прогулочное платье Берил имело тот же алый цвет, что и лента капора. Корсаж был скромного покроя, подчеркивавший ее длинную шею и узкие плечи. Он был очень узким, стягивал талию и тесно облегал грудь. Она бросила капор на кресло-качалку и остановилась у изножья кровати в нескольких дюймах от Коннора.
— Раштон совершенно здоров. — Ее улыбка стала лукавой, такими же сделались и ее глаза. — И очень активен.
Коннор без труда понял смысл ее высказывания. И пожалел, что отец не держит Берил в постели весь день. Это самый действенный способ не пускать ее в его собственную.
— Он знает, что ты здесь?
— Я сказала ему, что, возможно, загляну по дороге. Он уехал в свою контору на фабрике. Собирается встретиться с тобой на вокзале, чтобы попрощаться вместе со всеми остальными.
— А ты?
— А я хочу попрощаться с тобой сейчас. — Она поднесла к шее изящные руки и начала расстегивать обтянутые шелком пуговки. — Не волнуйся. Я знаю, что твоя жена находится в отдельном номере. Мне сообщили у стойки внизу. Жаль, что так случилось с ее ногой. Как ты считаешь, она это сделала нарочно? Чтобы не ложиться с тобой в постель?
— Берил, я уже говорил тебе раньше, что после того, как ты стала женой моего отца, между нами все кончено. Ты не получишь и его деньги, и меня в своей постели. Мы с Раштоном не слишком любим друг друга, но так с ним я не поступлю. Поверь, я обладаю тем, чего у тебя нет, — нравственностью. — Коннор отвернулся и продолжил укладывать чемодан.
— Между нами действительно все кончено, — ответила она. И расстегнула еще одну пуговку. Теперь стали видны кружева по краям ее лифчика. — Ты уезжаешь обратно в Колорадо, и мы, вероятно, никогда больше не увидимся. Это просто на прощание, Коннор.
— Я тебя не хочу, Берил.
— Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты хочешь ее? — спросила Берил. Ее короткий смех был злым и холодным. — Не говори мне о нравственности, ты, лицемерный святоша. Если я вышла за Раштона ради денег, то что же, черт возьми, ты сделал вчера? Полагаю, что когда Джей Мак затащил тебя в библиотеку, он не давал тебе документы на владение землей, стоимостью в двенадцать тысяч долларов, и не поблагодарил за то, что ты женился на его дочери — бесцветной, зеленой, как трава, чересчур умной, даже себе во вред? — Пальцы Берил трудились над пуговками, пока ее алый корсаж не оказался совершенно раскрытым. Корсет поднимал ее груди вверх и вперед, и она призывно выставляла их напоказ. — Черт побери, Коннор, неужели ты думаешь, я буду устраивать сцену, если ты залезешь к ней в постель? Чья бы корова мычала, ведь у меня есть Раштон и мне нравится заниматься с ним любовью. Я никогда не стремилась лишать тебя удовольствий. Я только просила тебя делить их со мной. Что в этом плохого? Мы оба состоим в браке. Разделим общий грех.
Коннор неторопливо закончил складывать рубашку, а потом ответил:
— Разделить грех? Не думаю, чтобы это происходило таким образом, Берил. Мне кажется, на небесах складывают грехи, а не делят их поровну между заблудшими овцами.
Она в ярости вздернула подбородок:
— Не смей смеяться надо мной. Он сердито обернулся к ней:
— Или я буду над тобой смеяться, или сделаю тебе больно.
Берил Холидей приподнялась на цыпочки и обвила руками шею Коннора. Прижалась к нему всем телом и зарылась лицом на его широкой груди.
— Так сделай мне больно, — прошептала она, прижимаясь к нему губами. — Я ничего не имею против.
Одна рука Коннора легла на ее талию, другая грубо схватила ее за волосы. Когда он попытался оторвать ее от себя, голова ее запрокинулась назад, а губы слегка приоткрылись — влажные, обещающие тайное наслаждение, зовущие.
Она смотрела на него снизу вверх, бросая вызов и притягивая его своими бледно-голубыми глазами.
— Будь ты проклята, — произнес Коннор сквозь сжатые зубы.
Берил подалась вперед. Ее губы впились в его губы, язык проник внутрь. Пальцы перебирали его волосы, удерживая своими страстными, жадными прикосновениями. Груди, прижатые к нему, набухли, и она потянулась вверх, пытаясь высвободить их из корсета и лифчика. Пальцы Коннора вцепились в ее талию и в завитки волос на затылке. Она почувствовала себя зажатой в тисках его объятий, уязвимой, хотя сама была агрессором. Кожа ее была теплой, губы горячими. Она с радостью ощущала его давление, его силу, доказательство его желания у своих бедер.
Мэгги не поняла, чем привлекла их внимание. Коннор мог бы объяснить ей, что стоило ей только появиться в комнате, чтобы привлечь к себе его внимание. Но она не спросила, что заставило его посмотреть в сторону двери, а у него не было возможности объяснить. К тому времени, когда он освободился от хватки Берил, Мэгги исчезла.
Коннор нашел капор Берил и сунул ей в руки.
— Возьми и убирайся, — грубо
