бы видел, как у мамы сияют глаза!
Лесли откашлялся и медленно произнес:
— Может быть… — голос зазвучал увереннее, — может быть, я действительно смогу помочь.
— Да? — Подозрительный взгляд. — Это как?
— Э-э-э… Мы с папой часто приезжаем сюда, правильно? — Она кивнула. — Ты и я… мы оба несовершеннолетние. Поэтому, если уж мы захотим куда-нибудь пойти… знаешь… — Он замялся. — Нам нужны сопровождающие.
— Лес! — Она взвизгнула, глядя на него необычно засиявшими глазами. — Ты гений! О, Лес! Почему мы об этом раньше не додумались? — И она обхватила его за шею.
Он вздрогнул и поправил сползающие очки.
— Это значит, что нам надо где-то бывать очень часто… нам вдвоем, я имею в виду.
Возбужденная Аллилуйя вдруг увидела Лесли в совершенно ином свете.
— Знаешь что, Лес? — сказала она тихо. — Мне даже начинает нравиться, как ты одеваешься. Какой-то свой стиль. Экзотический. Понимаешь, что я хочу сказать? — Она на минутку задумалась. — Вот что мы сделаем. Каждый раз, когда вы с папой приезжаете из Бостона, давай мне знать, и мы будем назначать встречи! — Улыбнувшись во весь рот, она протянула руку — Договорились?
Лесли тоже улыбнулся.
— Конечно!
И торжественным рукопожатием они скрепили этот договор, словно религиозный обет.
— Знаешь, а ты ничего парень, Лесли Шеклбери, мягко сказала Аллилуйя.
— Ты тоже ничего, Аллилуйя Купер, — произнес Лесли застенчиво.
— И мне нравится твой папа.
— А мне — твоя мама.
— Но что самое главное — они любят друг друга, даже если сейчас у них все наперекосяк. Значит, мы должны сделать так, чтобы все у них получилось. Правильно?
— Правильно!
Все еще улыбаясь, она стряхнула крошки с тигрово-полосатых леггенсов и поправила розовую подвязку, вызывающе прикрепленную на правом бедре.
— Мне скучно. Пойдем отсюда.
Встав во весь рост на высоком валуне, она натянула экстравагантную куртку из черной кожи, увешанную цепочками и бижутерией.
— Давай догоняй! — крикнула Аллилуйя и побежала.
Оскальзываясь и сползая, они помчались вниз, вспугнув семью из шести человек, плотным кольцом окруживших самого маленького.
Туристы из глубинки.
— Вы посмотрите, что на ней
Ужас.
И в следующую секунду, расцепив руки, Лесли с громко жужжащим пропеллером на кепке и Аллилуйя, гремя цепочками и сверкая камнями, понеслись вниз, визжа от удовольствия.
Городские дети.
Глядя в окно, Змей готов был лезть на стену. Стояла настоящая хорошая погода, чтобы гонять и буйствовать, настоящая погода для рокера. На небе ни облачка, и тепло, как летом.
Все утро, рыча мотоциклами, его приятели приезжали и уезжали, и каждый раз, когда он слышал на улице рев „харлея', у него замирало сердце. У него больше не было мотоцикла, не утешало и то, что даже если бы его „харлей' не искорежило, то понадобилось бы еще несколько недель, прежде чем зажили бы ягодицы и он снова смог сесть в седло и выдерживать бешеную езду и тряску.
Он застрял.
Черт!
Змей не любил сидеть взаперти. Не любил, если даже был вынужден. Какая разница! Да будь у него целая армия горяченьких красоток с круглыми попками и стоячими сиськами — все равно! Он гонял, чтобы жить, и жил, чтобы гонять, это его кредо. Обычно ни гололед, ни мокрый снег, ни темная ночь не могли удержать его — он все равно кружил по улицам, весь год он проводил именно так. А тут какой-то богатый засранец на своем „феррари', мать его.
О, черт!
Теперь ему надо все начинать сначала. Еще раз украсть „харлей'. Забить серийные номера. Пройдет еще два года, прежде чем он переделает его под себя.
Не только это, но и простое бездействие отнимало у него хлеб. Пока он выздоравливает, другие получают денежки от его прибыльного ремесла — доставки наркотиков. Другие за него делают его работу и урывают его кусок.
Черт побери эту Шерл и того говнюка! Они дорого обошлись ему!
От одной мысли о ней лицо наливалось кровью. Живет светской жизнью, трахается с каким-то пижоном-миллионером. И разрушает его жизнь. А кто три года назад вырвал ее из рук того сутенера на автовокзале? Старина Змей — вот кто! И что он за это получил? Искореженный мотоцикл и разбитую задницу — вот что! И теперь сидит в этой малине. Смотрит телевизор. О Боже!
Черт!
Насупившись, он смотрел на мерцающий экран.
— Змей, детка, ты здесь? — Это была Кончита, его новая рыжеволосая подружка. Он выпустил ее ненадолго погулять. Она была в джинсах, в которые можно влезть только с мылом, и эластичном топе. Ее твердые соски выпирали под тканью. Чтобы все пялились и пускали слюни. Ему захотелось ударить ее, но кому охота смотреть на девку с распухшей челюстью?
Он вздохнул. Ох уж эти телки! И с ними не сахар, и без них плохо.
— Какого черта тебе надо?
Кончита заволновалась. Она боялась Змея. Особенно когда он в поганом настроении.
— Тебя, Змей, только тебя, милый.
Он скосил глаза.
— Папа скучал по мне? — проворковала она, мерцая темными глазами и дразняще покачивая задом. Опустившись перед ним на колени, она уткнулась грудью ему в лицо.
Он смягчился.
— Да, милая, папа скучал по тебе, — хрипло ответил он, чувствуя, как опять возвращается боль.
Она снова прижалась к нему своими упругими грудями.
— Мама хочет.
Он отстранил ее.
— Не сейчас, дорогая. Папе больно. Может, попозже, а?
Она села рядом на корточки, откинув длинные волосы.
— О'кей, — и уставилась в телевизор.
Змей открыл банку с пивом и поднес ее к губам.
И застыл на месте.
Шерл!
На экране была Шерл!
Эта дрянь, да еще по телевидению! Говорит с прессой, мать ее! О каких-то мехах!
Вопль, вырвавшийся из его груди, был похож на рев животного, в котором смешались боль и горечь поражения.
Кончита отскочила назад, испугавшись внезапно произошедшей в ней перемене.
— В чем дело? — заскулила она. — Я ничего не сделала.
Змей прерывисто дышал, кровь клокотала в нем горячими толчками.
