— Тюрьма по мне плачет, кончу я маляром, ни стыда, ни совести, бездарь ленивый, выродок тупоголовый…
— Хватит, — резко, но без прежней самозабвенной ярости оборвала Антонина. Такой контратаки она явно не ожидала и даже, как мне показалось, слегка устыдилась, когда Иван самокритично применил к себе ее не самые забористые эпитеты.
— Антонина Николаевна, мы просто искали альбом по русскому искусству, — подала я голос. — У Ивана в домене не ладится…
— А кто вам разрешил в мой стол залезать?
Мы как по команде покаянно опустили головы.
Антонина прямо в куртке прошла к столу и принялась заботливо складывать в него тетради.
— Что стоите? Вон отсюда оба!
Мы не шевельнулись. Иван тоскливым взглядом провожал желтую тетрадь.
— Антонина Николаевна, а вот этот рисунок действительно про мою сакуру? — решилась я.
Вместо ответа наставница пробормотала про себя: «Ну, дорвались!»
— Деточки, шли бы вы отсюда.
Иван с тяжким вздохом вышел. Я осталась. Антонина почесала переносицу и уселась на край стола.
— Иван, куда попер? — крикнула она неожиданно. — Для кого я умные вещи читать буду?
Иван как по мановению волшебной палочки возник в дверях. Антонина полистала заветную тетрадь и зачитала своим скрипучим голосом:
— «Существует связь между душой мастера и тайной вещества. Никогда не сумеешь создать из внешнего образ того, что ищешь, за исключением, что сначала сделаешь это из самого себя… Ибо если мастер не обладает сходством с творением, никогда оно не поднимется на подлинную высоту, и не найдет он дороги, ведущей к цели».
Некоторое время в каморке было тихо.
— Поняли хоть что-нибудь?
— Чего ж тут не понять? — помолчав, ответил Иван. — Это самоочевидные вещи. Лично я так и делаю: по своему образу и подобию…
— А по-моему, здесь речь совсем не об этом, — возразила я. — Вот ты, скажем, творишь крокодильчика, и сам ему должен уподобиться. Представить себя им, почувствовать его изнутри. Тогда он получится живее.
Я сама вообще-то так не делала, разве что иногда нечаянно получалось. Иван в ответ на мою речь пренебрежительно фыркнул.
— Еще мнения будут? — холодно спросила Антонина. — Хорошо. Баня, вопрос. Знаешь, что делали перед началом работы средневековые иконописцы?
— Угу, — довольно кивнул Иван. — Перед началом работы три дня постились и молились… или вообще пока работа не закончится? Забыл.
— Не суть важно. А зачем они это делали?
— Типа, чтобы душу очистить, — высказалась я, поняв, куда гнет Антонина. — Чтобы приблизиться к совершенству. Как там… чтобы мастер был похож на творение, и наоборот. Только я думаю, что можно обойтись без этого. Есть куча примеров. Бот у нас на даче сосед — художник очень талантливый, так он ночью выкопал у нас целую грядку редиски, а на ее месте посадил свой мак и вообще ворует все, что плохо лежит… Опять-таки, если вспомнить Погодину…
У Антонины вытянулось лицо.
— Я, конечно, в Гелькины крайности не вдаюсь, — сказал Иван, — но замечу, что в моем домене и так дела идут отлично. Просто идеально.
— Хочешь сказать, что ты по жизни идеальная личность? — съязвила я.
Иван скромно промолчал.
— М-да, — уронила Антонина. — Печально. Даже не так печалят меня ваши заблуждения, как неумение слушать и слышать. Ладно, идите отсюда. Готовьтесь к тесту по управлению ночным небом. Геля, тебе вроде картинка понравилась? Ну так возьми ее себе. А если еще раз увижу, что какие-нибудь паразиты залезли в мой стол…
Почтительно пятясь, мы удалились из каморки.
— Знаешь, что я прочитал в тетрадке? — прошептал мне Иван, когда мы вернулись в мастерскую.
— Ну?
— Если у тебя есть истинный дар, то акт творения не требует ни проверок, ни ограничений.
— Прямо так и написано?
— Угу.
Я впала в задумчивость, прижимая к сердцу картинку с ветвистой девушкой. Высказывание очень напоминало поучения достопамятного Князя Тишины. По-моему, над этим обстоятельством стоило поразмыслить.
После занятий, уже довольно поздно, мы встретились с Мариной, чтобы ехать домой вместе. Однако наши планы непредвиденно изменились.
— Глянь-ка налево. Тебя кое-кто ждет! — хитро заметила Маринка, пролезая сквозь дыру в заборе.
«Саша!!!» — подумала я, покрываясь мурашками. Но это была чисто рефлекторная реакция. И секунды не прошло, как я поняла, в чем дело, и брякнулась духом с эмпиреев на сырую землю. У дыры в заборе караулил неотвязный Макс. Судя по синему цвету его носа, торчал он тут уже давно.
— Бедняжка! — шепотом пожалела его Марина. — У него что, шапки нет? Чего он вечно одет не по сезону?
— Закаляется, наверно, — съязвила я. — А может, крутизну изображает, заморыш несчастный.
— Привет! — пролязгал зубами подошедший Макс, кутаясь в свою вечную куртку-плащевку. — Долго вы сегодня!
— Как всегда, — я привычным жестом вручила ему сумку. — Ну и погодка! Это мокрый снег, или мне кажется?
— Погуляем? — с надеждой предложил Макс. — Ты вроде в кафе хотела?
Я поморщилась. Погода для блуждания по улицам была и впрямь отвратительная.
— Ладно, я побежала, — быстро произнесла Маринка. — Мне еще на бальные танцы к семи.
— Все-таки записалась? Молодец! Я тоже хочу!
— Так пойдем сегодня вместе.
— Сегодня… да что-то лень. Я внезапно не могу. Надо все обдумать…
— У нас на сегодня планы, — заявил Макс, испугавшись, что я воспользуюсь поводом и сбегу от него. — Ведь правда, Гелечка?
Я не удостоила его ответом, но подумала: «Ты за „наши планы' еще ответишь. Совсем обнаглел!»
Мы шли по улице. Уже начинало темнеть. Снежинки попадали в глаза и таяли на ресницах. Свет фонарей дробился в каплях, превращаясь в подвижный замысловатый узор из разноцветных огоньков. Макс болтал, как радио со сломанным выключателем, я мечтала о Саше. Точнее, я думала: «Саша», а остальное приходило само. Как он смеется, когда тетя Наташа делает ему замечания; как сидит на диване, откинув голову, и с презрительным видом смотрит телевизор; какие у него бездонные глаза, сколько в них уровней и смыслов. «Золотые хлопья света — роковые капли мрака, — непроизвольно начала я нанизывать сравнения, — лунный луч из поднебесья, заблудившийся в пещере, — серый камень озаривший, сплошь покрытый древней вязью, — задрожала капля мрака, не упав… он весь — загадка, и ее не разгадаешь, только край души увидишь, заглянув сквозь каплю мрака…»
— Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?
