нахального голубя. Мы прошагали через весь город.
Когда мы начали спускаться с пригорка, мне стало как-то не по себе. Нет, утро было великолепное — ясное, солнечное, безветренное. Но вот Гремячая башня показалась мне какой-то сердитой, даже зловещей, будто догадалась, что мы идем нарушить ее вековую дремоту, и насупилась.
У Алешки было другое впечатление, оптимистичное.
— Смотри, Дим, как она рада, вся светится.
Ну, немного такого в самом деле было. Верхушка башни золотилась под утренними лучами солнца, и мне даже показалось, что меж ее зубцами сверкнул маленький огонек. А вот на самой верхушке сидел, нахохлившись, вчерашний ворон.
— Кыш-ш! — крикнул ему Алешка.
— Кар-р! — огрызнулся ворон. Но не улетел, а, склонив голову, внимательно уставился на нас.
— Сторожит, — сказал Лешка. — Сокровища бережет.
— Их нечистая сила бережет, — напомнил я.
— Не бойся, Дим, это там, внизу, в подземелье. — Успокоил.
Мы вошли под полукруглый свод башенных ворот. Камни здесь были сырые, поросшие мхом. Сюда не проникало солнце, и было зябко.
— Дядя Мифа говорил, что дверь в подземелье была слева. Давай, Дим, не теряй времени, копай вот здесь.
Почему я его всегда слушаюсь, почему всегда верю в его бредовые идеи? Это, наверное, наша семейная загадка. Даже тайна.
Я взялся за лопату. Поначалу копать было довольно легко — влажная земля и небольшие обломки камней и кирпича. Алешка сидел рядом на корточках, подбирал камни и подбадривал меня:
— Вот, Дим, уже кирпичи старинные пошли, скоро докопаешься.
Старинные — не старинные, ему виднее. Только вот зачем мы тащили две лопаты, если копаю я один.
— Бери вторую лопату, — сказал я, переведя дыхание. — И не вертись под ногами.
— Да ну ее, у тебя так здорово получается. Я тебе только мешать буду. Под ногами вертеться.
Я со злостью воткнул лопату. Под ней что-то глухо звякнуло. Алешка встрепенулся:
— На золото похоже.
Я вывернул из земли ржавую консервную банку.
— Пустая? — трепетно спросил Алешка.
— Со сгущенкой. Будешь?
— А что это вы здесь делаете? — вдруг раздался сзади недовольный мужской голос.
Алешка глазом не моргнул:
— Огород копаем. Будем капусту сажать. Для бабушкиных лошадей. Или сгущенку, для дедушкиных коров.
— А если серьезно? Это ведь исторический памятник. Здесь раскопки запрещены.
Мужской голос принадлежал тому самому пареньку, который снабдил нас именными ложками. Червяков, кажется, его фамилия. Так, кажется, было написано на этикетке над его карманом. В руках он держал бумажный сверток.
— Привет! — радостно сказал Алешка. — А ваши ложки сразу облезли. Я чуть не подавился.
— Я очень рад, — сказал Червяков. Чему только — тому, что ложки облезли, или тому, что Алешка чуть не подавился. — Но что вы здесь ищете? Только честно.
Алешка насупился.
— Я вчера здесь сто рублей потерял. Мы их ищем.
Очень убедительно.
Червяков так и понял. Достал из кошелька сто рублей.
— Держи. И мотайте отсюда.
— Вы их нашли? — обрадовался Алешка. А по его веселым глазам я понял: «Зря я не сказал, что тыщу потерял. Или две». — Спасибо. Пошли, Дим.
Мы забрали лопаты и пошли. Но пошли не домой, а сразу свернули в березовую рощу и затерялись среди летних деревьев. Затаились и стали наблюдать.
Червяков ушел не сразу. Он довольно долго стоял над разрытой землей и одной рукой, в задумчивости, держался за подбородок, а другой чесал затылок.
Это конкурент, подумал я. Ему тоже здесь что-то надо.
— Дим, — зашептал мне в ухо Алешка, — он сам сокровища ищет. Смотри, смотри, наверх полез.
Я тут же вспомнил, что мне показался мелькнувший между зубцами башни огонек.
— Что ему там надо? — продолжал шептать Алешка. — Дать бы ему лопатой по башке.
Размечтался… Как бы нам самим тут по башке не попало.
Тем временем Червяков показался снова в проеме ворот, уже без свертка. Огляделся и пошел в город.
Мы немного подождали, убедились, что он уже далеко, и рванули к башне. Не сговариваясь, шмыгнули в узкий, вроде бойницы, проем и полезли наверх по узкой каменной лестнице, которая винтом взбиралась на верх башни. Ступени под ногами были древние, расшатанные, выщербленные. Они даже постукивали под ногами.
Наверху нас сначала ослепило солнце, потом повеял ветерок. И вообще, открылись необозримые дали. Как на ладони лежали перед нами с одной стороны леса и поля, а с другой — весь маленький город. Даже Губернатора было видно. Как он стоит с голубем на башке.
А вот ворон встретил нас неприветливо. Присел, разинул пасть, оглушительно каркнул, сорвался с зубца и закружил над башней.
— Лех, — сказал я, — а ведь эта вещая птица этого Червяка знает. При нем он не каркал и не взлетел.
— Он его, наверно, кормит. Остатками своего обеда. Небось и в свертке ему пожрать принес.
Мы походили по каменной площадке. Меж камнями проросшей травой и маленькими березками. Романтично было. А вот свертка не было. Не сожрал же его ворон вместе с бумагой.
Однако мы его нашли. Но не сразу. Сначала я обнаружил тот самый таинственный огонек — это отражался солнечный лучик в пустой водочной бутылке, стоящей между зубцами. Здесь же стоял и пластиковый стаканчик.
— Все ясно, — разочаровался Алешка. — Он здесь водку пьет.
— Кто? — не понял я. — Ворон?
— Червяков. Дома ему родители мешают. А здесь никаких родителей нет.
И свертка с закуской тоже. Но мы его все-таки нашли. В одном уголке, в глубокой нише. Развернули. Там была упаковка свечей!
— Мне его жалко, — я покачал головой, — этого Червякова. Ни фига себе — бутерброды.
— Это не бутерброды, Дим, — Алешка тоже покачал головой. — Это он готовится в подземелье спуститься.
— А зачем свечи? Взял бы фонарик.
— Ты и этого не знаешь? Когда лезут во всякие пещеры и подземелья, то берут не фонарики, а свечи.
Я этого в самом деле не знал. Я во всякие пещеры не лазаю.
— Там, Дим, бывает, что накапливается вредный воздух. Можно отравиться на всю жизнь.
— А свечи-то при чем?
— При том. Они в таком воздухе начинают плохо гореть или сразу гаснут.
— И что, от этого воздух становится лучше?
— Ага, — засмеялся Алешка. — Когда вылезешь. Если успеешь. — Он призадумался. — Нам тоже нужно свечи купить. Сто рублей у нас есть. — Он еще раз задумался и опять засмеялся. — И копать ты больше не будешь.
Я искренне обрадовался — на фиг мне эти сокровища! Но обрадовался рано.
— Пусть, Дим, Червяков сам копает. А когда докопается, мы его прогоним. Вместе со свечами.
