— Джумаш.
— Я — Апион, а это — мой учитель Громобой. Мы — аргоманты.
— Вижу.
Я пересел на козлы к Джумашу.
— Скажи, Джумаш, почему так много ваших учится в мойренской академии? Неужели у вас своей нет? Откуда же тогда в Гэнни-Джуне берутся маги?
— Нет в Гэнни-Джуне академии. Да и магов тоже нет. У нас одни шаманы. Я сам чуть не стал одним из них — и не по ярому желанию, а по праву рождения. Но силы, которыми с шаманами делятся духи, действуют слишком медленно и неэффективно. Поэтому многие гэнни-джунцы решают стать магами и едут в Солнцеград. В нашем мире есть только три магических академии — одна у вас, в Мойрении…
— А вторая — в Грэндоре, самом крупном городе Акнии, — подхватил фразу Громобой.
— А третья — в кедмийских землях, в городе Бейт-Хазак. Если конечно, не считать магическими академиями Высший Храм Хаоса в Эльтоне, Высшую Школу Инквизиции в городе Марит в Илунии — и Храм Единого Бога в городе Бейт-Кадиш — опять же, в кедмийских землях.
— А почему нет академии в Илунии? — изумился я. — Неужели магия там находится под запретом?
— Эта страна — оплот Азариэльства, — ответил Громобой. — Магов там сжигают на кострах.
— Высшая Школа Инквизиции готовит элитных церковных кадров, проповедующих свою религию в иных землях и искореняющих среди уже обращённых инакомыслие, — сказал Джумаш. — Азариэльцы со всего света съезжаются в Марит, чтобы вернуться на родину в рясе инквизитора — и установить или укрепить дома веру в Искупителя — и в конечном счету объединить весь мир под железной пятой Папы Маритского, главы Церкви.
К счастью, цепкая лапа Инквизиции не добралась ещё до нашей родины, потому что Папа Маритский считает нас Богом проклятым народом.
— Я не понимаю, — спросил я. — За что Бог — или боги могли проклясть ваш народ, и в чём это выражается?
— Вопрос немного бестактный, — насупился Джумаш.
— Прошу прощения.
— Ну так и быть, я отвечу на него. Когда-то мы были точно такими же людьми, как и вы, только желтолицыми и узкоглазыми.
Но поступок Бахар-Хана, объявившего себя богом, оскорбил истинных богов — и те прокляли Бахара — и весь наш народ. Вот мы и приняли такой облик, — извозчик показал на знак солнечного диска на лбу. — И ничего, живём.
— Я так и не понял, Джумаш, что у вас на лбу? Это татуировка? Родимое пятно?
— Ни то, ни другое. Это Божественное Клеймо. Метка, знак, говорящая о нашем проклятии. По этой причине гэнни-джунцы почти не вступают в смешанные браки: их потомки, не важно, по отцу, или по матери, наследуют Божественное Клеймо и всё, что ему сопутствует. Мало кто согласится, чтобы его дети были навечно прокляты.
— Что это сопутствует Божественному Клейму?
— Мне… — замялся Джумаш. — Мне не хочется говорить на эту тему.
По глазам извозчика я понял, что тема проклятия болезненна для него и задал следующий вопрос:
— И что было дальше с Бахар-Ханом?
— Да… Бахар-Хан… В результате переворота он был убит. Хаосом, что воцарился в наших землях, воспользовались кедмийцы с юга — и завоевали нас. Через три века Бареш, по легенде являющийся сыном небожителя, объединил кочевые племена — и изгнал чужеземцев из Гэнни-Джуна. Его стали величать Бареш-Хан. В ходе войны с Мойренией, произошедшей шесть веков назад, Бареш погиб. Но наши шаманы предсказали его возвращение.
— Реинкарнацию? — спросил я.
— Именно. Звёзды предрекли шаманам, что в самый тяжёлый час Бареш-Хан вернётся, прогонит чужеземцев из Гэнни-Джуна и снимет проклятие с нашего народа.
— И ты веришь в эту чушь, Джумаш?
— Да! — гневно ответил мне гэнни-джунец. — Думаешь, учёба в вашей академии вытравила из меня наши традиции?! Вера наших предков — далеко не предрассудки! Вскоре враги покинут Гэнни-Джун, и проклятие будет снято с нашего народа!
— Какие ещё чужеземцы? Власть Мойрении над вашей страной пала сто лет назад!
— Номинально, Апион. В Гэнни-Джуне остался мойренский язык, многие мойренские обычаи, ваша система торговли и правления. И много ваших купцов, воинов и магов. Но на это лично я не жалуюсь. В Гэнни-Джун начали сходиться маги Хаоса.
— И что же они там искали? — изумился Апион.
— Я не знаю, — ответил Джумаш. — Но я уверен: Бареш-Хан вернётся и прогонит их!
Карета продвигалась всё дальше на восток. Через два дня после того, как равнинные пейзажи временно сменили горные, мы пересекли Вукоту, вторую по значению реку Мойрении после Бажены. Воды этой мирной равнинной реки не казались морской гладью, как почти бескрайняя Бажена, но всё равно, Вукота была широководной рекой, а в полусотне вёрст к югу, в устье Вукоты согласно карте, располагался город Пальмоград, столица княжества. На берегах величавой незамерзающей реки росли банановые и финиковые пальмы — несмотря на то, что Пальмоград находился ненамного южнее Солнцеграда, климат здесь оказался потеплее: ощущалось влияние тёплых течений, затёкших в Синее Море из Гэнни- Джунского.
Слабый морозец подбодрял нас: царила температура чуть пониже нуля, берега реки и пальмы стояли, покрытые мокрым снегом. Мне ещё не доводилось увидеть заснеженные субтропические леса, но Джумаш прояснил, что зима для Гэнни-Джуна — явление редкое, но не диковинное, особенно на востоке страны. А уж в чумах на севере вообще живут малочисленные племена оленеводов и охотников за тюленями — сказываются холодные течения Моря Спокойствия.
Постепенно заснеженные пальмовые леса сменялись бамбуковыми рощами, а вскоре появились безграничные степи, в которых уже не стоял мороз. Снег больше не шёл, уступив место дождю. Вместо него степные рысаки ступали по слякоти. И без того ухабистая дорога перешла в полностью непроходимое состояние — но лошади, на которых я наложил заклятие всепроходимости, скакали по разухабистым дорогам мойренской глубинки не хуже, чем по деревянным мостовым Солнцеграда.
При дальнейшем продвижении на восток зачахшие мойренские кустарники уступили место вечнозелёным колючкам Гэнни-Джуна. Джумаш не был на родине уже около полугода — и он заверял, что гэнни-джунская степь летом — невероятно красивое зрелище, и что мы с Громобоем потеряем полжизни, если её не увидим. Вскоре простая равнинная степь сменилась плато, горной степью.
Я убедился, что князь Драгомир оказался прав: путь в Гэнни-Джун действительно очень опасен. На карету чуть ли не десять раз на дню нападали хищники. Иногда попадались степные волки или ящеры, но чаще всего это были гэнни-джунские кондоры, самый маленький из которых мог схватить своими лапищами человека, а самый крупный — и целую карету. Мы по очереди отбивались магией от надоедливых хищных птиц, которые пытались напасть, при этом издавая ужасные крики.
— Уиииу! — взвизгнула громадная серая птица с орлиным клювом и куриными лапками, ринувшись на карету. Но тут же кондор столкнулся с фиолетовой молнией, и траектория его полёта резко сменилась на вертикальное падение, после чего я подхватил хищника клатхическими силами.
— Красиво зажарилась, — мечтательно произнёс я. — Учитель, почему же мы не додумались до использования этих тварей в пищу? Уж эти птички-то будут получше нашего сухого пайка!
— И неплохая закуска, мать их! — подтвердил Громобой. — Раньше плохо жарились, вот мы и не додумались.
Через три дня к карете слетелась целая стая кондоров — в ней насчитывалось птиц пятнадцать. Сгруппировавшись, половина хищных птиц закружила на высоте пяти саженей от кареты, другая же
