Гигантом, гением казался он вселенной И судьбы многих стран связал с своей судьбой. Отцеубийство он забыл, как сон пустой. И умер он. Тогда над каменной гробницей Епископ повелел над цоколем молиться, Кадить и славить прах владыки из владык. Вещал он, что Канут — святой, Канут — велик, Что он себя давно покрыл бессмертной славой, Что зримо пастырям — воссел он, величавый, У трона господа — избранник и пророк. Уж вечер; и орган в рыданьях изнемог; Ушел священный клир из сени кафедральной, Оставив короля во тьме ее печальной. Тогда он встал, открыл глаза. Покинул плен Гробницы, взял свой меч и вышел. Камень стен Бесплотным призракам — от века не препона. Он море пересек, где с башнями Альтоны Архуз был отражен и мрачный Эльсинор. Ночь видела, как в тьму вперял владыка взор. Без шума он скользил, как сонное виденье, Туда, к скале Саво, встречавшей волн кипенье, И, к предку мрачному приблизясь в тишине, Так попросил его: «Оставь на саван мне, О сумрачный Саво, смиритель пен мятежных, Хоть небольшой клочок твоих покровов снежных». Утес узнал его и отказать не мог. Тогда Канут извлек из ножен свой клинок И, на скалу взойдя, дрожащую заране, Отсек полотнище чистейшей снежной ткани. Потом сказал: «Утес, ответа жаждет грудь, А смерть безмолвствует. Скажи — где к богу путь?» В глубоких трещинах, огромный и могучий, Утес, чей мрачный лоб окутывают тучи, Ответствовал ему: «Не знал я никогда». И сумрачный Канут покинул глыбу льда. Он, с поднятым челом, закутан в саван гордый, Через Норвегию, исландские фиорды, В молчанье, одинок, направил шаг во тьму. И мир покинутый не виден стал ему. Он — призрак, дух, король, уже лишенный трона, — Лицом к лицу летел пред этой бездной сонной И бесконечности зрел отступавший свод, Где молния во тьме то вспыхнет, то замрет. Той тьмы земная ночь — лишь отблеск слабый, бледный, Темнее тьмы любой, царит здесь Мрак победный, Нет ни одной звезды. И все же чей-то взор Из хаоса глядит безжалостно в упор. Не слышно ничего; лишь мрачно плещут волны, Что катит ночь ночей среди пространств безмолвных. Канут, шагнув, сказал: «Могила! А за ней — Бог». Он еще шагнул и крикнул. Но темней Немая стала тьма. Ответа нет. И складки На белом саване всё так же спят в порядке. Он дальше двинулся. И саван белизной, Ничем не тронутой, внушал душе покой. Он дальше шел. И вдруг на ткани покрывала Как будто черная звезда с небес упала. Она вся ширится, растет… И, поражен, Рукою призрака свой саван тронул он И вдруг почувствовал, что это — капли крови. Он голову свою, которой страх был внове, Не опустил и в ночь направил твердый шаг. Кругом все та же тьма. Ни звука. Только мрак. «Вперед!» — сказал Канут, сверкая гордым взглядом. Другая капля вдруг с той, прежде бывшей, рядом Упала и растет. И кимвров вождь кругом Глядит, — но тот же мрак в безмолвии ночном. По следу, словно пес, гоним мечтой о свете, Он продолжает путь. Но тотчас каплей третьей Запятнан был покров. Хоть был всегда он смел, Канут идти вперед уже не захотел. Он вправо повернул, с мечом в руке простертой, И каплей новою, теперь уже четвертой, Забрызган саван был и правой кисть руки. Вторично в сторону направил вождь шаги, Как будто новая откинута страница. Налево он теперь в густую тьму стремится. Кровавого пятна вновь след на саван лег. Вождь вздрогнул оттого, что здесь он одинок, И хочется ему в свой саркофаг обратно, Но свежие растут на снежной ткани пятна, И воин, побледнев, остановясь в пути, Пытается в тоске молитву вознести, Но капли падают. И, став еще суровей, Молитву оборвав свою на полуслове, Влачится дальше он — ужасный призрак — в тьму, Белея саваном, и все страшней ему. А пятна новые, кровавые, как прежде, На белой некогда растут его одежде. Дрожа, как дерево под ветром и дождем, Он видит, что пятно встает вслед за пятном. Вот капля! Вот еще! Еще, еще… Как стрелы, Они, прорезав тьму, летят на саван белый И, расплываясь там, все ширятся в одно Неумолимое кровавое пятно. А он идет, идет… и с высоты грозящей Кровь каплями дождя летит все чаще, чаще,
