Том 15. Дела и речи

Но тут я останавливаюсь.

Я принадлежу к числу тех, кто призван предостерегать, но я считаю себя обязанным умолкнуть, когда предостережение может быть воспринято как оскорбление. И сейчас я говорю лишь от сознания долга и с чувством глубокого огорчения. Я не хочу заглядывать в будущее, которое, быть может, слишком близко. (Сильное волнение в зале.) Я не хочу опережать события и строить какие бы то ни было мучительные догадки о последствиях тех ошибок, которые вы уже начали совершать. Я останавливаюсь. Но я не могу не сказать, что ужас охватывает честных граждан, когда они видят, что правительство устремляется по наклонной плоскости вниз, прямо в пропасть!

Я не могу не сказать, что мы уже не раз видели, как правительства спускались по наклонной плоскости, но никто еще никогда не видел правительства, которое сумело бы взобраться по ней обратно.

Я не могу не сказать, что мы — не правительство, а всего только нация — по горло сыты глупостями, провокациями, реакцией, нелепостями, совершаемыми от чрезмерной ловкости, и безрассудствами, совершаемыми от чрезмерной мудрости. Мы по горло сыты людьми, которые губят нас, прикидываясь нашими спасителями. Я не могу не сказать, что мы не хотим больше революций. Я не могу не сказать, что тогда как прогресс будет благотворен для всех, революции уже не будут благотворны ни для кого. (Зал встречает эти слова живейшим одобрением.)

Ах! Как необходимо, чтобы это стало ясно всем! Пора покончить с этими вечными пустыми декларациями, под прикрытием которых посягают на наши права, на всеобщее избирательное право, на свободу печати и даже — как показывают некоторые случаи произвольного толкования регламента — на свободу трибуны.

Что до меня, то я никогда не устану повторять, используя для этого любой случай, что при современном состоянии политических дел если и есть в Национальном собрании сторонники новой революции, то сидят они не по эту сторону. (Оратор показывает на левое крыло Собрания.)

Существуют истины, которые надо неустанно повторять, на которые надо вновь и вновь обращать внимание страны; в настоящий момент анархистами являются сторонники абсолютизма, а революционерами являются реакционеры! (Возгласы «Правильно! Правильно!» слева. Все Собрание охвачено непередаваемым возбуждением.)

Что же касается наших противников — иезуитов, этик ревнителей инквизиции, этих террористов от церкви (аплодисменты), для которых Девяносто третий год является неизменным и единственным аргументом в их споре с людьми 1850 года, то им я могу сказать следующее.

Бросьте колоть нам глаза террором и теми временами, когда говорили: «О, горний дух Марата! О, горний дух Иисуса!» Мы больше не отождествляем Христа с Маратом, но мы не отождествляем его и с вами. Мы не отождествляем Свободу с Террором, но мы не отождествляем и христианство с обществом Лойолы. Мы не отождествляем крест бога-агнца и бога-голубя со зловещим знаменем святого Доминика; мы не отождествляем также богочеловека, казненного на Голгофе, с палачами Севенн и Варфоломеевской ночи, с вешателями, подвизающимися в Венгрии, в Сицилии и в Ломбардии (сильное волнение в зале); мы не отождествляем религию, нашу религию, проникнутую духом мира и любви, с этой мерзкой сектой, всюду маскирующейся и всюду разоблаченной, сектой, раньше проповедовавшей цареубийство, а ныне проповедующей угнетение народов (возгласы: «Браво! Браво!»), сектой, приспосабливающей свои подлости к духу времени, осуществляющей с помощью клеветы то, чего она сегодня уже не может добиться с помощью костров, убивающей репутации, так как она теперь уже не в силах сжигать людей, шельмующей наш век, так как теперь ей больше не дозволено истреблять народ, с этой гнусной школой деспотизма, клятвопреступлений и лицемерия, которая с елейным видом распространяет отвратительные идеи, которая примешивает к евангельскому учению проповедь истребления и вливает яд в чашу со святой водой! (Долго не прекращающееся движение в зале. Голос справа: «Оратора надо упрятать в Бисетр!»)

Господа, поразмыслите над всем этим как патриоты, как люди разума. Я обращаюсь сейчас к тому истинному большинству, которое не раз проглядывало из-под мнимого большинства, к тому большинству, которое воспротивилось пункту о заключении в крепость в законе о ссылке и отказалось придать этому закону обратную силу, к тому большинству, которое недавно перечеркнуло закон о мэрах. Именно к этому большинству, которое может спасти страну, обращены сейчас мои слова.

Я не надеюсь убедить авторов теорий о твердой власти, которые преувеличивают ее значение и тем самым компрометируют ее, которые мастерски организуют провокации, для того чтобы затем вволю угнетать народ (смех и возгласы «Браво!»), и которые, на том основании, что они вырвали несколько тополей из мостовых Парижа, считают себя в силах выкорчевать печатное слово из сердца народа. (Возгласы: «Браво! Браво!»)

Я не надеюсь убедить ни этих государственных деятелей прошлого, страдающих вот уже тридцать лет застарелыми политическими недугами, ни тех людей, которые пылко предают анафеме всю прессу без разбора, не снизойдя даже до того, чтобы отделить добропорядочную ее часть от злонамеренной, и которые утверждают, что самая лучшая газета не стоит самого плохого проповедника. (Смех в зале.)

Да, я отворачиваюсь от этих людей, стоящих на крайних позициях и глухих к голосу убеждения. Я заклинаю вас, законодателей, порожденных всеобщим избирательным правом и сознающих, несмотря на принятый недавно пагубный закон, свое высокое происхождение, я заклинаю вас признать и провозгласить торжественным вотумом, вотумом, который прозвучит как приговор, могущество и священную неприкосновенность мысли. Покушение на прессу означает непосредственную угрозу для общества. (Возгласы: «Правильно! Правильно!») Какой удар собираются нанести идеям при помощи такого закона, что хотят сделать с ними? Придавить их? Но они несгибаемы. Ограничить их? Но они бесконечны. Задушить их совсем? Но они бессмертны. (Долго не прекращающееся волнение в зале.) Да! Они бессмертны! Был случай, когда один депутат правой отрицал это, как вы, вероятно, помните; в своей речи, произнесенной в ответ мне, он воскликнул тогда, что бессмертны не идеи, а догматы, потому что идеи, по его словам, исходят от людей, тогда как догматы исходят от бога. О! Идеи тоже исходят от бога. И не в обиду будь сказано этому клерикальному оратору… (Резкие выкрики справа. Г-н де Монталамбер проявляет беспокойство.)

Справа. Надо призвать оратора к порядку! Это недопустимо! (Крики.)

Председатель. Разве вы не считаете господина де Монталамбера таким же депутатом, как и вы сами? (Шум.) Личные нападки запрещены.

Голос слева. Председатель проснулся.

Г-н Шаррас. Он спит только тогда, когда нападают на революцию.

Голос слева. Вы позволяете наносить оскорбления республике!

Председатель. Республика никак не задета и ни на что не жалуется.

Виктор Гюго. Я никак не предполагал, господа, что это определение может показаться оскорбительным достопочтенному депутату, к которому я обращался. Если оно кажется ему оскорбительным, я немедленно беру его обратно.

Председатель. Оно представляется мне неуместным. (Г-н де Монталамбер встает, чтобы ответить.)

Голос справа. Говорите! Говорите!

Слева. Не позволяйте прерывать себя, господин Гюго!

Председатель. Господин де Монталамбер, дайте закончить речь, не прерывайте. Вы выскажетесь потом.

Голос справа. Говорите! Говорите!

Голос слева. Нет! Нет!

Председатель (Виктору Гюго). Согласны ли вы позволить господину де Монталамберу высказаться?

Виктор Гюго. Согласен.

Председатель. Господин Виктор Гюго согласен.