Я — ваша тень.
Моя ли вина, что тень преступления становится грозным призраком?
Нет! Нет! Нет! Нет! Мы не умолкнем, не ослабеем, не остановимся! Мы тоже всё еще здесь, ибо мы — право, справедливость, сама действительность! Сейчас над головой Бонапарта нависли два савана: саван народа и саван армии. Так будем же неустанно потрясать ими! Пусть издали, ничем не заглушаемые, беспрерывно доносятся наши голоса! Пусть звучат они с грозным однообразием ревущего океана, зимней вьюги, бури, урагана — всех великих проявлений негодующей природы!
Итак, граждане, кровопролитнейшая война, полное истощение всех живых сил, неописуемая катастрофа — вот до чего дошло злосчастное общество прошлого, вообразившее себя спасенным только потому, что в одно прекрасное утро некий проходимец, поработивший его, поручил полицейскому охранять законы, а иезуиту — отуплять умы!
И общество решило: «Власть в хороших руках».
Что оно думает об этом теперь?
О народы! Существуют люди, над которыми тяготеет проклятие. Они обещают мир — и приносят войну; обещают спасение — и приносят гибель; обещают процветание — и приносят бедствия; обещают славу — и приносят бесчестье; берут корону Карла Великого — и венчают ею череп Эдзелино; перечеканивают медаль с изображением Цезаря — и придают ему черты Мандрена; воскрешают империю — и начинают ее с 1812 года; избирают эмблемой орла — оказывается, это коршун; всенародно принимают пышное имя — это чужое имя; дают народу клятву — это лживая клятва; возвещают второй Аустерлиц — это Лжеаустерлиц; лобзают народ — это Иудино лобзание; предлагают ему мост, чтобы перейти с одного берега на другой, — это мост через Березину.
О, среди нас, изгнанников, нет ни одного, кто бы не испытывал глубокого страдания; ибо всюду — бедствия, всюду — запустение, всюду — позор; ибо усиление царя означает наступление сумерек; ибо меня, обращающегося к вам, глубоко оскорбляет, как человека, упадок великой, гордой, отважной и свободной Англии; ибо — о предельная скорбь! — мы сейчас явственно слышим, как с глухим шумом, словно гроб опускают в могилу, рушится Франция!
Вы страдаете, но вы исполнены мужества и веры. Это прекрасно, друзья мои. Мужество необходимо нам более чем когда-либо! Я уже говорил вам, и с каждым днем это становится очевиднее: теперь Франции и Англии остается только один путь к спасению, и путь этот — освобождение народов, общее восстание всех наций, революция. Величественная крайность! Как прекрасно, что спасение означает вместе с тем воцарение справедливости! В этом сказывается воля провидения. Итак, будем мужественны более чем когда-либо! В час величайшей опасности Дантон восклицал: «Смелость, смелость и еще раз смелость!» В час испытания мы восклицаем: «Надейтесь, надейтесь и еще раз надейтесь!» Друзья, великая республика, демократическая, социальная и свободная, воссияет в недалеком будущем, ибо назначение империи — вновь привести к ней, как назначение ночи — вновь привести к светлому дню.
Носители тирании я бедствий исчезнут. Срок их жизни исчисляется теперь минутами. Они уже на краю бездны, и мы со дна этой бездны видим: еще миг — и они соскользнут в нее.
Изгнанники, я призываю в свидетели чашу с цикутой, выпитую Сократом, Голгофу, на которую взошел Христос, стены Иерихона, разрушенные Иисусом Навином; я призываю в свидетели кровь, струившуюся из вен Тразеи Пета, пылающие угли, проглоченные женою Брута Порцией, костер, с которого Ян Гус крикнул: «Родится лебедь», призываю в свидетели окружающие нас моря, которые переплыл Христофор Колумб, призываю сияющие над нами звезды, которые вопрошал Галилей, — изгнанники, свобода бессмертна! Изгнанники, истина бессмертна!
Путь прогресса — путь господень.
Пусть же плачущие утешатся, а трепещущие — среди нас таких нет — воспрянут духом. Человечество не знает самоубийства, и провидение не отрекается от своих целей. Нет, народы не останутся навек во мраке, не ведая, какой великий час пробил для науки, для философии, для искусства, для разума человеческого, не замрут в тупом созерцании деспотизма, этого мрачного, зловещего циферблата, обе стрелки которого, скипетр и меч, навсегда остановившиеся, вечно показывают полночь!
ПИСЬМО ЛУИ БОНАПАРТУ
Зачем вы явились сюда? С кем намерены сосчитаться? Кого хотите оскорбить? Англию в лице ее народа или Францию в лице ее изгнанников? Только на Джерси мы уже похоронили девятерых. Это ли вас интересует? Последнего из них звали Феликсом Бони, ему было двадцать девять лет; этого вам достаточно? Или, быть может, вы хотите взглянуть на его могилу? Зачем вы явились сюда, спрашиваю я вас! Вы не нужны англичанам, не знающим ярма, не нужны французам, отторгнутым от Франции, не нужны английскому народу, свободно располагающему своей судьбой, не нужны многострадальным, стойким изгнанникам. Оставьте в покое свободу. Оставьте тех, кто вами изгнан.
Вам здесь нечего делать.
Каким миражем вы намерены обмануть прославленный и великодушный английский народ? Какой коварный подвох задумали против английской свободы? Не прибыли ли вы сюда со щедрыми посулами, как во Францию в 1848 году? Или, быть может, вы собираетесь разыграть новую комедию? Будете ли вы, прижимая руку к сердцу, распинаться за союз с Англией, как тогда распинались за сохранение Республики? Сохраните ли вы свою старую маску? Наглухо застегнутый сюртук, на сюртуке — орден, на ордене покоится рука, дрожь в голосе, слезы на глазах. Какими священнейшими из всех словами вы намерены клясться? Какие уверения в вечной преданности, какие нерушимые обязательства, какие, скрепленные вашей печатью, заявления, какую, вашей собственной чеканки, присягу вы решили пустить здесь в оборот — вы, фальшивомонетчик чести?
Что вы можете дать этой стране? Это — страна Томаса Мора, Гемпдена, Брэдшоу, Шекспира, Мильтона, Ньютона, Уатта, Байрона; ей не нужен образчик грязи с бульвара Монмартр. Вы приехали затем, чтобы вам пожаловали подвязку? Верно — ведь вы в крови по самые колена!
Я вас предупреждаю — вам незачем являться сюда. Вы здесь будете не на месте. Вы сами видите — этот народ свободен! Вы видите — эти люди ходят, ездят, читают, пишут, задают вопросы, думают, кричат, молчат, дышат как им хочется. Это не похоже ни на что из того, что вам знакомо. Как бы пристально вы ни разглядывали воротники пальто — вы не найдете там той вмятины, которую оставляет пятерня жандарма. Нет, в самом деле, вам здесь будет неуютно. Вы не сможете дышать воздухом здешних мест. Вы сами видите — здесь нет янычар: ни янычар-священников, ни янычар-военных; вы сами видите — здесь нет шпионов; вы сами видите — здесь нет иезуитов; вы сами видите — здесь судьи судят по справедливости!
Здесь полным голосом говорит трибуна, говорят газеты, говорит совесть всего общества; в этой стране светит солнце. Вы, лжеорел, сами видите — здесь разлит яркий дневной свет! Зачем вы явились сюда?
Если вы хотите знать, что о вас думает, независимо от вопроса о союзе, английский народ, — читайте газеты, которые выражают его подлинное мнение, читайте газеты двухлетней давности.
Вы намерены, в пышном наряде императора-полководца, посетить Лондон? Другие, тоже императоры и тоже полководцы, побывали там до вас; им устраивали триумфальные встречи, но триумф этот был весьма своеобразным; то же произойдет и с вами. Вы намерены побывать на Трафальгарской площади, на площади Ватерлоо, на мосту Ватерлоо, у колонны Ватерлоо? Николая там встречали олдермены. Вы намерены посетить знаменитую фабрику Перкинса? Рабочие устроили там встречу Гайнау.
Вы явились, чтобы поговорить с Англией о Крыме? Этим вы только разбередите глубокую рану. Катастрофа под Севастополем обескровила Англию гораздо больше, нежели Францию. Французская армия в агонии, английская — мертва; если верить тем, кто восторгается вашими случайными удачами, один из
