церковь, год за годом сплачивая вокруг соратников, добиваясь авторитета…
— Какой авторитет, о чем ты? — рассмеялась Кэт. — Да за стенами о нас никто не знает!
— И вот сей смутьян, не раскаявшись, не осознав, приходит на готовое и требует равных с нами прав, ссылаясь на прежние заслуги, злоупотребляя старыми связями. Вы не подумали зачем? Кто подослал его сюда, что он вынюхивает здесь? Может, он агент Студии?
Эрнст вещал с такой убежденностью, что аббат, кажется, смутился. Действительно, что Вадим тут потерял? Столько лет игнорировал и вдруг, нате вам, заявился. Конечно, парень приятный, но упрямый! Взглядов не изменил ни на йоту, критикует, насмешничает, выспрашивает. Наверняка и потом молчать не станет — а то затеет переделку, создав еще один очаг нестабильности.
— Ладно, братцы, расслабьтесь, — вмешался Вадим. — И вовсе я не собираюсь вливаться — просто заглянул по старой памяти. А с Духом как-нибудь договорюсь напрямую.
— Он кощунствует! — сейчас же объявил Эрнст.
— Тебе показалось, — возразил аббат мягко. — Просто он заблудился. Каждый волен ошибаться.
— Его нельзя отпускать, — вдруг сказал доминиканец. — Он опасен!
И даже наметил движение к дверям, будто хотел кликнуть стражу. Вадим недоверчиво ухмыльнулся, хотя это не походило на шутку. Вот здесь нарваться на потасовку он не ожидал — разве с залившим глаза творцом, потерявшим всякое соображение.
На всякий случай Вадим поднялся и только сейчас увидел на макушке Эрнста аккуратную круглую плешь, очень похожую на тонзуру. Кажется, «господний пес» и вправду проникся ролью, вплоть до мелочей.
— Да ты ополоумел, козлик, — не выдержала Кэт. — Торквемада недорезанный!.. С каких это пор мы стали хватать людей?
— Действительно, Эрнст, ты заигрался, — прибавил Калуф, ибо монах даже не глянул на женщину, демонстрируя небрежение. — Не следует принимать свою роль так серьезно. У нас нет власти над мирянами, и даже своих мы можем лишь отлучить. А Вадим, как ты слышал, не претендует на посвящение — значит, и говорить не о чем.
— Ну почему? — внезапно вступила Эва. — Как раз есть о чем.
Она отбросила с головы капюшон, глядя на монаха в упор, и теперь тому пришлось напрячься, чтобы сохранить надменный вид. Проигнорировать ведьму не удалось бы даже фанатику, а Эрнст лишь имитировал фанатизм. (Вопрос: зачем?)
Вадим заметил, как возле входной двери шевельнулась грозная тень, и сам ощутил настоятельный позыв перекрыть окно, что и сделал незамедлительно. Только сейчас он сообразил, что предыдущее действо было прелюдией, а кульминация разыгрывается сейчас. И срежиссировала сцену, конечно, Эва, собрав в нужном месте все потребные лица, а Вадиму отведя незавидную роль приманки. Что ж, ему не привыкать.
— Ну и цветочек взрастили вы под своей сенью, — ядовито заметила женщина. — «Псы господни», надо же, — история делает новый виток! Хоть сознаете, на что расходуются ваши таланты? И кого собрал вокруг себя Эрнст? А ведь размахнулся он не хило: по городу у ордена дюжина монастырей, и в приорах, кстати, числится отец Серафим, глава мясорубов. И остальные злобствуют от души, пытая по подвалам, — пока вы радеете о творчестве.
— Ведьма! — каркнул Эрнст охрипшим, чужим голосом.
— На сей раз угадал, — подтвердила она. — А скольких оговорил без вины? Как там трындел герцог Альба: лучше порешить сотню невинных, чем упустить еретика! Ты б и Основателя в расход пустил, попадись он твоим садюгам, — разве нет?
— Ерунда какая-то, — расстроенно пробормотал Калуф. — Эрнст, что она говорит? Возрази хотя бы! Чего ж ты из нас дурней делаешь?!
Угрожающе скаля зубы, словно взаправдашний пес, монах обежал взглядом комнату, задержался на Вадиме. Тот отрицательно покачал головой: даже не пытайся. Раз всплыли мясорубы, придется разбираться досконально. И не будешь же ты сигать с третьего этажа?
— Но самое забавное не это, — добавила Эва. — Ваш доморощенный Торквемада вообще-то работает на Шершней и сейчас подтвердит это сам.
В невероятном прыжке Эрнст шарахнулся спиною к дверям и завяз в перекрывшей их тени, распятый не хуже Христа. Отчаянно он извивался, пытаясь вырваться, но даже не мог дотянуться до пола. Аббат глядел на него с изумлением, неодобрительно качая головой, будто доминиканец сам устроил этот цирк; Кэт испуганно ахала. А Вадим без колебаний определил в могучей тени мертвоглазого гиганта Адама, третьего в их давней связке, к которому когда-то имел глупость приревновать Эву (с равным основанием можно ревновать к манекену). Наконец и он принял участие в спектакле.
— Что ж, давай говорить так, — невозмутимо сказала ведьма. — Представь, ты на дыбе — в привычной, можно сказать, обстановке.
— Вообще-то Суды — сплошная абстракция. — Калуф с надеждой оглянулся на гостью, наконец уразумев, кто здесь «правит бал». — Это просто игра, понимаете?
— Зато «псы» наполнили их конкретикой, — огрызнулась она. — Не хочешь прогуляться по монастырским подвалам? Ну очень прочищает мозги! — Подхватив со столика свечу, Эва приблизилась к пленнику: — Так в чем ты хотел признаться, родной?
— Прекрати, — негромко велел Вадим, сразу затвердев.
— Должна ж я его лицезреть! — со смешком откликнулась ведьма, будто и так не видела все в подробностях.
— Даже «школьники» ничего не сообщили, — продолжал сокрушаться аббат. — Может, не знали?
— Это «черныш»-то не знал? — хмыкнула Кэт. — Вызови для отчета!
— Сперва магистра. — Калуф бледно улыбнулся: — Хотя бы стража нам верна? Наши доблестные монахи-воители… Господи, как не хочется устраивать перетряску! Может, отложим до завтра?
— Как бы тебя самого… не отложили, — пригрозила Кэт, решительно запахивая на груди халатик. — Если генерал не вернется, «псы» не станут медлить. А вдруг «школьники» с ними в союзе? Переворота нам не хватало! — Ее лицо теряло кротость с ошеломительной быстротой, будто именно она распоряжалась тут при эксцессах, становясь «направляющей силой». (Старшая жена, а как же?) — Сзывай архиереев, кого достанешь; объявляй консисторию, собирай Семью — делай хоть что-нибудь!
— Ну погоди, милая, — взмолился Калуф. — Ведь ничего не доказано.
— Так доказывай же, доказывай!..
— Начинай, — приказала ведьма монаху, наконец затихшему в тисках громадной тени. — Ты пока не включен в пирамиду, а потому волен выбирать: молчать либо признаваться. Одного я не позволяю — врать!
И она сотворила свечой затейливый знак против лица Эрнста, словно накладывая на него заклятие. (Впрочем, почему «словно»? Заклятие и есть, самое взаправдашнее.) Испытуемый несколько раз попытался «начать», но из горла прорвался лишь слабый сип, точно бедняга разучился говорить.
— Ты бы еще лаять его заставила! — проворчал Вадим. — Как в «Хоттабыче», да?
Утомившись, Эрнст замолчал, в отчаянии пуча слезящиеся глаза. Теперь они мало походили на «песьи», продолжавшие сверкать с его груди.
— Лучше говори, — посоветовал Вадим. — «Добровольное признание», и так далее… Все равно ж разоблачен, шалун эдакий! Лютовал по подвалам, а? Ну давай!
— Хорошо, я признаю, — неожиданно послушался монах. — Может, и проявил лишнее рвение, радея о чистоте веры. — (Положим, и это не вполне правда.) — А мясорубов использовал — как же, было. Но…
И он засипел снова, натужно дергая кадыком.
— Хотел про Шершней наврать? — спросил Вадим. — Думал на инерции проскочить, раз прорывается малая деза? Извини, тут ты ошибся.
— Что вам до Шершней? — бессильно огрызнулся Эрнст. — Разве нельзя использовать их, как мясорубов?
