себя едва не главной?
— Ничего нет выше творчества! — возгласил наставник. — Что уводит в сторону, надо отринуть.
— А, собственно, что уводит? — осведомился Вадим. — У правильно устроенного человека «все дороги ведут».
— «Мир станет счастлив только тогда, когда у каждого человека будет душа художника», — со вкусом процитировал Калуф. — Кто сказал?
— Роден, — ответил Вадим, — Огюст. Это и есть ваша цель?
— А чем плоха?
— Творец как высшая стадия человека!.. Думаешь, этим исчерпываются достоинства сапиенса?
— Был бы дар, остальное приложится, — заверил хозяин. — А одаривать должен Великий Дух и не абы кого, но достойных.
— Ну-ка, ну-ка… Это кого же? Выкладывай, чего вы тут без меня наворочали!
Понукаемый Вадимом, хозяин не без гордости поведал, сколь много преуспели они в построении нового братства, разросшегося уже настолько, что вполне могло именоваться даже не сектой или монастырем, но церковью — «божьим домом». Правда, сам Калуф до сих пор скромно звался аббатом, но в подчинении у него оказались кардиналы да епископы, не считая нескольких орденских генералов и одного великого магистра, ведающего охраной, — так что впору было вспомнить о равном значении слов «аббат» и «папа»: отец. А заодно о смысле других терминов, принятых в католицизме: «епископ» значило надзиратель; «кардинал» — главный (из надзирателей, видимо); «архи» — старший. Кстати сказать, монахи одного из подчиненных Калуфу орденов провозгласили себя доминиканес, «псами господними», и учредили церковные Суды под председательством епископов. Другой орден больше смахивал на тайное общество либо секретную службу, хотя именовался не Обществом Иисуса, а Школой Основателя. Третий орден составили воображенцы.
— Правда, они настолько отклонились от Русла («От линии партии», — мурлыкнул Вадим), что уже граничат с ересью, — огорченно заметил Калуф. — Самостоятельные не в меру — того и гляди уйдут в раскол!
Из дальнейшего выяснилось, что кардиналы заведовали направлениями в Творчестве (литература, музыка, изображение, постановка), за видами помельче присматривали епископы. Одним из них, кстати, стал Беленький, а вот в литературные кардиналы угодил знаменитый Калужцев, действительно замечательный творец, в недавнем прошлом светило союзного масштаба и до сих пор полный благих намерений. Прочую братию составили иереи, возведенные в сан, как и положено, через священство (епископское рукоположение) и таким способом наделенные якобы особой благодатью Великого Духа, делающей их посредниками между ним и людьми.
— А как же! — убежденно подтвердил Калуф. — Недаром говорят: «божья искра» или «божий дар»? Вот мы и одаряем достойных.
— Приняли, значит, на себя божественные функции? — хмыкнул Вадим. — Упорядочили, вывели критерии, поставили на поток. Даже из талантов устроили кормушку!
Впрочем, устроено все было по уму — если допустить, что творчество и впрямь нужно организовывать. Все-таки не зря Калуф столько подвизался в функционерах и за образец принял структуру, простоявшую не одну тысячу лет, выверенную и обтесанную временем. А идейному партийцу обернуться истовым верующим не так и сложно. Даже для Вадима здесь отыскалась бы подходящая нишка, ибо убежденных бирюков или особо капризных определяли в отшельники, заселяя пустующие дома неподалеку от монастыря.
— Как же вас теперь величать? — спросил Вадим. — Создателями?
— Почему? — удивился Калуф.
— А чего мелочиться?
— Лучше уж противленцами.
— Протестантами, что ли?
— Ну зачем?
— А зачем противленцами?
— Надо ж как-то обособиться от Студии? Вот туда слили самые подонки!
— А у вас, стало быть, сливки?
— Можешь насмешничать сколь угодно, но среди нас действительно нет бесталанных. У кого больше, у кого меньше, однако в каждом что-то брезжит. А когда такая масса единомышленников смыкается в организм, это дает новое качество. Ты еще не понял силы единства, не узнал на своей шкуре — в отличие от меня, поварившегося в прежних котлах.
— Шкуры у нас разные, — буркнул Вадим, однако аббат пренебрег.
— Вначале мы не понимали это, — продолжал он. — Когда собирается столько творцов, их сознания слепляются в облако, глубиной и мощью превосходящее любого одиночку, и формируют некий обобщенный образ, который мы окрестили Великим Духом. Это как бы наш суммарный творческий банк, и только мы властны распоряжаться его созидательной силой. Возжелаем — одарим соискателя потенцией. А нет — извините.
— Лептонная теория богов? — задумчиво почесав нос, спросил Вадим. — Слепили Творца по своему подобию, а теперь его благодатью наделяете прочих, невзирая на морды? Надо ж, как удобно! Только не лепи мне горбатого, родной. Скидывались-то все, а на общаке сидят одни паханы.
— Переведи, — нахмурясь, потребовал Калуф. Впрочем, «по фене ботал» он лучше Вадима — просто выигрывал время, чтоб придумать ответ.
— Уже и ты оцениваешь других? — спросил Вадим. — Мало того — судишь. Дорвался, да? Неистребим институт рецензенства!
— Все-таки я разбираюсь в этом лучше многих, — сдержанно возразил аббат. — Кому-то ж надо оценивать?
— На фига — не дают покоя лавры «молодогвардейцев»?
— А как еще «раздать сестрам по серьгам»?
— Уйдите — все. Без вас разберутся, кто чего стоит. Люди рассудят, и — время.
— Ты наивен, Вадичек! Людям нужна жвачка.
— Им пригодится все, кроме директив, — даже твои советы. Но ведь ты претендуешь на большее? Хочешь решать за них, поднимать, воспитывать. Так и без тебя есть кому — вспомни Студию.
— Но ведь там бездари!
— Мне омерзителен снобизм, — сказал Вадим. — Не потому, что обидно, — бог с ним, переваривали не такое. Но зачем человеку так уж стараться смешивать ближних с грязью, если он и впрямь в себе уверен?
Сбоку открылась потайная дверца, и в кабинет проникла Кэт, уже без макияжа, свежевымытая, в халатике и босиком. Молча пристроилась на стульчике позади Калуфа и принялась массировать ему затылок, как некогда учил Вадим. Несмотря на полноту и проступившие, словно на пожухлом яблоке, морщины, женщина еще не растеряла привлекательности и своим видом — аппетитным, домашним — сразу добавила комнате уюта. Она походила на заслуженный диванчик, скрипучий, зато надежный, который рачительный хозяин не променяет на модерновую кушетку. Рассеянно улыбаясь, аббат блаженствовал, все-таки дождавшись от Вадима услуги, хотя и через посредство.
— По примеру ненцев могу предложить тебе самое дорогое, — объявил Калуф негромко. — Но ведь ты опять со своим самоваром? Свято место не пустует.
— Как и у тебя. Семейный подряд, да?
— А кто виноват? — спросила Кэт. — Не сбеги ты тогда, кто знает, как распределились бы места! Думаешь, нам легко это далось?
— Говорят, «неважно, какие дороги мы выбираем», — сказал Вадим. — Милая, ты ж всегда разрывалась между симпатией и службой. Слава богу, наконец удалось это совместить.
— Видишь ли, Вадичек, — заговорил хозяин, — помимо официальной иерархии у нас имеются неформальные связи, кои сплачивают куда сильней.
