Большинство творцов не отличались внешней хрупкостью, однако Вадим ощущал их именно как тонкостенные сосуды, к тому же наполненные отравой или фекалиями, — не дай бог разобьешь!.. Как и крутарей, творцов опасно было задевать, но не потому, что легко нарваться на удар, — скорее такой выкинется из окна или угодит в психушку, и потом мучайся угрызениями.
Когда содружество затевалось, Вадиму доставило немало удовольствия узнать, что не оскудела российская земля талантами, как могло показаться по скудному перечню творений, доступных широким массам. Общий враг сплачивал, радостно было, «ополчась на море смут», ощущать рядом плечо друга — на крайний случай, единомышленника.
Затем многое поменялось. Прежние лидеры Вольных Творцов, лучезарные и неподсудные, отошли в тень, и хорошим тоном сделалось поминать их если не руганью, то насмешкой. Взамен при высоком искусстве формировалась новая когорта адептов, с высоты взирающих на прочих. Братство превращалось в секту, немногие оценивали и судили остальных, а еще ниже сбивалась толпа прихожан, претендующая на свою долю почета. Как в любой секте, живая вера вырождалась в набор догм, чудеса подменялись фокусами, успех определялся признанием своих.
На этом этапе Вадим и покинул Дом, разуверившись в его будущем. Персонально он не стал ссориться ни с кем, но контакты прервались надолго. И если б Эва не затащила его сюда… Собственно, зачем? Не думает же она, будто из секты смогут проклюнуться чародеи? Школа магов, куда там! — огорченно вздохнул Вадим. Эти, пожалуй, научат.
Переглянувшись с ведьмой, Вадим поднялся и вместе с ней тихонько покинул зал.
И за первым же поворотом едва не столкнулся с Беленьким. Такая у него была фамилия, хотя и за прозвище сошло бы — седенький одуванчик, благостный и добрый, почти не меняющийся с годами. Он не считался сильным творцом: творил как умел, — зато и что хотел, никого не слушая и не подминая, исхитрившись сохранить собственную позицию и общее уважение. Наверно, ему нравилось быть с молодыми, нравилось обсуждать, поучать — и вправду, учителем он был, видимо, лучшим, чем творцом. Из зачинателей братства Беленький остался тут едва не единственный, сделавшись вроде реликвии — или реликта. С ним уже мало считались, хотя по привычке все замолкали, когда он говорил. Но старичок не замечал снисхождения, а если замечал, не обижался и продолжал нести в народ «разумное, доброе», как это понимал.
Вадим не брал его сентенции в голову, по молодости даже огрызался, — но тогда и теперь относился к Беленькому с симпатией. Даже с благодарностью, ибо кое-что из его опусов все же воспринял в отрочестве, когда доступных творцов (не халтурщиков) можно было по пальцам перечесть. Воспитателей, даже заочных, следует чтить — конечно, если не воспитался в полного свинтуса.
Беленький тоже узнал Вадима, хотя не видел с десяток лет, и даже не удивился, что тот помолодел, — наверно, не заметил.
— Вот и Вадичек пожаловал! — сказал старик, словно припоздавшему школьнику, и попенял: — Совсем нас забыл — нехорошо, нехорошо… Стыдно, да-с!
Похоже, все перемены — в губернии, Крепости, братстве — прошли мимо него, как тучки за окном, и Беленькому все виделось прежним, вполне безоблачным. Фамилия, что ли, обязывает? А ведь в те «веселые» времена, когда страной правили маньяки, добрейший Северин Андронович тоже не избежал лагерей.
Но тут рядом с Вадимом возникла неугомонная Эва и вновь принялась тереться о него, словно течная кошечка, не забывая метать по сторонам томные взоры.
— Господи, кто это? — изумился С. А. — Жаль, я не сижу — немедленно поднялся бы, как старейшины при виде Елены!
Что значит старая школа!.. Нынешние вряд ли расщедрятся на такой комплимент, даже если придумают.
— А я б еще и припустил куда подале, — мрачно поддержал Вадим. — Вообще, вы правы: у меня тоже не получается ее живописать. К тому ж она и меняется каждую минуту.
— На каждой фрикции, — мурлыкнула ведьма. — Представляешь, какая наберется гирлянда?
Казалось, Вадим требовался ей лишь для разгона. Либо для большей наглядности. Одно ее присутствие могло подвигнуть мужчин на что угодно… включая подвиг. Конечно, и старичок не выдержал.
— Такую даже я бы вожделел! — объявил Беленький, лаская женщину расслабленным взором. — «Хочу упиться!» А старый конь, как известно… и мелкая блоха тоже… гм. — И заключил неопределенно: — Н-да-с!
Наверно, в молодости он был изрядным ходоком, как многие тут. И сейчас не отказался бы поколобродить, сколько б осилил. Эк его понесло!
— Я вам не мешаю? — спросил Вадим.
Беленький вспыхнул, как молодой, сообразив, что перебрал с откровенностью. Бормоча извинения, спешно откланялся и сбежал, провожаемый сожалеющим взглядом Эвы, — будто она не знала цену этим «коням» да «блохам». Неизвестно еще, сколько ей самой!
Но Эва уже пряталась у Вадима за спиной, предчувствуя новую встречу. А в следующую секунду на него выскочила Кэт, оживленно щебеча с парой ироничных увальней, едва за ней поспевающих.
Это было словно видение — из того недолгого периода, когда Вадим вдруг угодил в творцы и, радуясь обретенной свободе, порезвился на просторе, только стараясь никого не обижать. Пока сам не подорвался на ведьме: неспроста, видно, — за все положено платить. Но до сих пор его приятельницы всплывали из прошлого живыми укорами.
— Господи, Конан! — с энтузиазмом воскликнула Кэт. — Наконец ты вернулся! Образумился, да? Как же я рада, что ты с нами!
— Вообще-то я ни с кем, — грустно разглядывая ее, ответил Вадим. — Или же со всеми — выбирай сама.
Всего-то десять лет прошло! — поразился он. Пролетело даже. Короток век человечий.
— А-а! — сардонически сказала Кэт, увидев возникшую из-за его плеча Эву. — На девочек потянуло? Чтоб ноги от бюста и в голове сквознячок… Где раздобыли такой парик?
— Во-первых, это не парик, — торопливо вступил Вадим, пока ведьма не выстрелила сама. — Во- вторых, сквознячок сей смахивает на ураган.
— В-третьих, я не девочка, — небрежно прибавила Эва.
Действительно, ей-то с чего пулять по воробьям? Скорее всего Кэт ничего тут не решала, только пускала пыль в глаза новичкам да крутила, по старой памяти, хвостом перед прочими. Была она кобылкой опытной и умелой, до сих пор, наверно, пользовалась спросом, но чтоб кто-то из-за нее потерял голову? Прошли те времена. Н-да, «как молоды мы были»! И глупы, увы. Даже не глупы — бездумны.
Но тут Эва бросила их и снова отправилась искать приключений. Кажется, это устроило всех. Вадим представлял, какие волнения могла пробудить ведьма в среде творцов, даже не столько будоража плоть, сколько добавляя творческой потенции. Это почти приравнивалось к вдохновению — должны ж у него быть живые воплощения? Хотя есть и женщины-вамп, отбивающие всякую охоту творить.
— Раз уж ты здесь, — сказала Кэт, крепко беря его за руку, — проведу тебя к главному.
— К главарю? — переспросил Вадим, озираясь. — Или к Главе?
— К аббату, — ответила Кэт. — К председателю Высокого Суда. К главе коллегии… Тебе не все равно?
Не выпуская его ладони, женщина заторопилась вдоль длинного коридора, давно нуждавшегося в ремонте или хотя бы хорошей уборке. На Вадима она не смотрела, однако взгляд его ощущала и старалась ступать с прежней грацией, покачивая располневшими бедрами. Пальцы ее ритмично сжимались на каждом шаге, будто намекая на что-то, но Кэт больше заводилась от этого сама, поскольку Вадима касаться было опасно. Гордиться тут нечем: игра не на равных. Кто устоит против магии — это ж похлеще приворотного зелья! Хотя Вадим и расплачивался за нее болезненной чуткостью.
Кэт привела его в другой зал, куда меньше общего, зато уютней. Здесь собралась иная публика, постарше и посолидней, — нынешняя монастырская элита. От рядовых творцов она отличалась даже формой: почти все были в мантиях, серых или черных, украшенных цветистыми картинками. Они и вершили здешние судьбы — во всяком случае, их мнение перевешивало. Но последнее слово оставалось за
