настоятелем, сколько бы ни шумели остальные, и уж его Вадим знал хорошо. Старина Калуф не слишком переменился за эти годы, только еще больше высох и потемнел. А вдобавок покрылся трещинками, словно старое дерево, — что-то сжигало его изнутри: огонь честолюбия?
Завидя Вадима, аббат оживился.
— Что, братия, не станем обижать Конана? — спросил он поверх голов, лохматых или плешивых. — Примем блудное дитятко, аки родное?
На минуту гвалт стих — Вадима тут многие помнили. Кто-то проворчал:
— Его обидишь…
По выражению Вадимова лица аббат понял, что гость сейчас ляпнет что-нибудь не к месту, и поспешно добавил:
— Ладно, о сём после. А сейчас, братья, идите с миром — служба окончена. И да пребудет с вами благодать!
Величавой поступью он направился к укромной дверце, взмахом ладони позвал Вадима за собой. Пробравшись через галдящую толпу, тот зашагал следом, про себя посмеиваясь: Калуфчик в своем репертуаре!
У каждого свои слабости — Калуфу, например, нравилось руководить. (И что ж, коль это не очень у него получалось, — лишь бы не плакал.) Он был знаком Вадиму с давних пор, они даже росли вместе, в уютном и зеленом военном городке, посещали одну школу. С младых ногтей Калуфа влекло к тайным и могущественным орденам. Играя в мушкетеров, он из всех выбирал Арамиса — именно потому, что в конце тот сделался иезуитским генералом. Зато Вадим благоволил тогда к Атосу, гордому одиночке и «невольнику чести», утомившему ею всех. («Ты, бла-арод-ный!..» — как орали Румате штурмовики.) И даже дети не жалуют шибко правильных. Впрочем, честный Атос, в бытность графом де ла Фер, не постеснялся вздернуть любимую женушку при первом подозрении. Выходит, и Атос охотился на ведьм?
Вдвоем они вступили в большую комнату, когда-то выглядевшую роскошно, а ныне обветшалую и запыленную. По широкому столу, непременному атрибуту здешних покоев, были разбросаны засохшие объедки, пустые бутыли, упаковки от презервативов, кружевные трусики, чулки. Вкруг стола устроились несколько пышных постелей, дразня скрученными простынями и причудливо разложенными подушками. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, а затянулась до рассвета — следуя общей тенденции, творцы переходили на ночной образ жизни.
Не глядя на Вадима и не выказывая более радушия, аббат доплелся до продавленного кресла, кряхтя опустился в него, по очереди уложил опухшие ноги на скамеечку и прикрыл глаза морщинистыми веками. Судя по всему, сегодняшний вечер дался ему нелегко. А куда денешься — первосвященник!
— Кэт помянула как-то, — произнес он страдальческим голосом, — будто ты владеешь массажем?
— Перебьешься, — откликнулся Вадим. — Лучше прими душ, ручонками помаши, побегай вокруг стола…
— И черт с тобой! — оскорбился Калуф, бессильно откидывая голову. — Убудет от тебя, да?
— Я не оказываю подобных услуг мужикам и, как правило, не жалею их. «Если хилый — сразу в гроб».
— Это я хилый? — Аббат выпятил ребристую грудь, однако не убедил этим даже себя.
— Тогда не ной. Наслушался за сегодня.
— Господи, укрепи! — вздохнул Калуф. — По-твоему, легко сию публику держать в узде? Расползаются аки тараканы — кто за выпивкой, кто по бабам.
— А в чем, собственно, цель? — спросил Вадим. — Ради чего стараешься?
— Ради чего? — Аббат подумал. — Видишь ли, у истинных творцов мозги не терпят безделья, зато их легко увлечь ерундой. Это как река, кою не остановить, зато можно направить в иное русло. Вот опасность! Рассадить бы братьев по кельям, оградить от забот и соблазнов…
— От жизни?
— …заставить наконец творить. А то они больше распинаются о тех шедеврах, какие наклепали бы в надлежащих условиях, но сами от таких условий бегут. Запирать их, что ли? Остричь всех, униформу ввести, как в нормальных монастырях, — чтоб похвалялись друг перед другом творениями, а не нарядами.
— Раздень, — предложил Вадим, — догола. Тут все и увянут. Чем гордиться, на что намекать — все на виду. Это ж хоррор получится, а не эротика! И сбегать сразу расхочется.
— То и худо, что на виду. Они ж дремучие, даром что творцы. Увидят на дамах запретное, ни о чем ином думать не смогут — вынь да положь!.. Точнее всунь. Не расселять же их по баракам?
— По стойлам.
— Может, их вовсе кастрировать, как в некоторых сектах? Сразу прекратят развратничать да интриговать, а здоровье, говорят, даже улучшится.
— И проживут намного дольше, — поддакнул Вадим. — Только захотят ли творить?
— То-то и оно, — вздохнул настоятель.
— А что, ваша продукция еще пользуется спросом?
— Как поглядеть. Имя не обессмертишь, а на прокорм хватает.
Словно подслушав, в открывшуюся дверь шмыгнули две невзрачные «мышки» с преданными глазами, видимо из послушниц, и не без умелости принялись накрывать на стол. Была ли это обычная трапеза настоятеля либо расщедрились ради дорогого гостя, но ассортимент оказался на зависть.
Сколько творцов может набраться в миллионном городе? — прикинул Вадим. С тысячу? Пара- тройка сотен отошла Студии, больше туда не влиться, — а прочие, выходит, остались без призору? Но ведь и крутарям хочется иногда оттянуться. («И зрелищ», а как же!) И кто снабдит их, если не творцы? В конце концов, даже у лагерников пользовались спросом фантазии Штильмарка, а чем крутари хуже? Не говоря о торгашах, умельцах, наймитах. Не все ж им зарабатывать, надо и тратить? А творцы, как все прочие, стоят ровно столько, сколько за них готовы платить.
— Власти не беспокоят? — спросил Вадим, только «мышки» убрались — Имею в виду Крепость.
— Что упало, то пропало, — слабо улыбнулся наставник. — Знаешь ведь? Мы даже сотрудничаем.
— А «волки»?
— Этим и вовсе… Какие у нас доходы? Самим бы протянуть.
— Ну, не скромничай — похоже, вы не бедствуете, — Вадим кивнул на стол. — Откуда такое обилие? Натуральный обмен, да?
— Нам повезло на прихожан, — уклончиво ответил Калуф. — Среди них немало людей со связями.
Вадим усмехнулся: уважают на Руси творцов. Только за какие заслуги? Ни ума народу не прибавили, ни совести.
— Вы как та женушка душегуба, — сказал он, — что не желает знать, на какие доходы жирует. А ну как придется отказываться!..
— «Бойся данайцев», да? Уж я ль не боюсь!
— Оттого и похудал так? Смотри, старичок, не надорвись.
— А вот ты все молодеешь, — позавидовал Калуф. — Словно тот чудик в Белой Руси, коего супружница отравила невесть чем, — так он с той поры крепчает год от года, а спать прекратил вовсе. Кто бы меня так траванул?
— Что ли, вычитал где? — заинтересовался Вадим. — Не скажу, что один в один, однако сходство имеется.
— Еще говорят, температура у него упала градуса на три.
— Здесь мы разошлись; я-то прогреваюсь до кончиков пальцев, судя по реакции некоторых дам.
— «Для дам и не дам, — негромко напел Калуф, — совет хороший дам: нигде и никого не подпускайте к телесам».
— Тоже, совет!.. Уж лучше ошибиться разок-другой. В жизни не так много радостей, зачем лишать
