Я продемонстрировал Гуверу недавнюю запись, больше смахивающую на фрагмент из фант- боевика. Если бы он знал меня хуже, вряд ли бы поверил.
— Эдакий флайер, представляешь? — добавил я. — Да с супероружием, энергозащитой!.. Федералов это не беспокоит?
— По-твоему, он продукт Компании?
— Ну, или инопланетная летательная посуда — если тебя это утешит. Хотя абрисы знакомы. Смахивает на обычный броневик, только без колес. Но ведь их можно сделать выдвижными?
— Тогда на чем он летает? Крыльев-то нет.
— На честном слове, — буркнул я. — Про антигравитацию слыхал? А ведь в Океане мелькали слухи, будто проблемку решили.
— И сразу на поток? В глухой провинции, на задрипанном заводе.
— Во-первых, не такой задрипанный — машиностроительный гигант в недавнем прошлом. Во- вторых, не учитываешь человечий фактор. Говорю же: со здешними чинушами что-то стряслось!
— Скачком поумнели, да?
— И это тоже нельзя исключить. По крайней мере один такой феномен мне известен: Калида. Незадолго до гибели он сделался едва не гением.
— Шутишь!..
— Ты знаешь, что такое оперативная память?
— Ну, — подтвердил Гувер не слишком уверенно.
— Говоря грубо, это число мыслей, которые умещается в башке разом. У большинства людей она мизерная — отсюда их двоемыслие. То есть они верят во взаимоисключающие понятия, поскольку охватить их вместе не могут. Так вот, оперативка Калиды превышала норму на порядок.
Чуть не сказал: «превышает». О Голове лучше не распространяться. Доверишься одному— и пошло-поехало…
— С чего вдруг?
— Долго объяснять. И все равно не поверишь — доказательств у меня нет.
— А все ж таки?
— Изменилась здешняя среда, понимаешь? Соответственно меняются отношения. И чем ближе люди друг к другу, душевно или по крови, тем прочней связи. А при максимальном подобии их сознания будто сливаются.
— Ну, сказанул!..
— Не хочешь — не верь. Только не оказалось бы поздно, когда подтверждения появятся.
— По-твоему, это общее правило? — спросил Гувер. — Я хочу сказать: действует ли оно на всех? Может, в этом и причина нынешнего расслоения?
— Надо быть ближе к народу, полкан, — осклабился я. — Тогда б не спрашивал. Бери пример с меня.
— Ну да, ну да… Тоже мне, народник!
Лишь бы ответить. Впрочем, Гувер никогда не блистал реакцией. Зато въедливый, этого не отнять. И понимает многое, если разжуешь.
— Тебя не удивляет нарастающая эффективность губернских силовиков? — сказал я. — До сих пор высокие профи присутствовали разве в беллетристике и ваших самовосхвалениях, а как доходило до дела… Тут вас и макали по самые уши!
— Ну, ты… не очень-то.
— А вот здесь решили сказку сделать былью, — пренебрег я. — В прежних структурах, аморфных и рыхлых, стали возникать скелеты, и с каждым днем костяк делается прочней. Конечно, лохи преобладают, но сквозь них уже не пройдешь, как сквозь масло, — где-нибудь да напорешься.
— Чего это тебя занесло в образы? — пробурчал Гувер недовольно.
— Для наглядности. Нарисовалась картинка-то?
Помолчав, он со вздохом уступил:
— Ладно, попытаюсь разузнать по своим каналам. Но и ты, Шатун, про меня помни. И ту запись, с летуном, перешли, ладно? Информашка занятная.
После Гувера, пока не кончился завод, я позвонил Гаю, лучшему из моих приятелей. Видом тот смахивал на гнома, неуклюжего и нескладного, зато симпатичного. Как репортер, Гай был более известен по стране, чем в губернии, но упорно не желал покинуть город, вполне серьезно рискуя жизнью, — слишком многим он прищемил носы. Насколько мог, я обезопасил упрямца, даже подключил к охране парней из фирмы «Друг», но гарантий это, понятно, не давало. Да и кто сейчас в безопасности? Бежать надо отсюда — со всех ног. Если бы меня тут ничего не держало!..
Гай тоже выглядел неважно, хотя по иной причине: его опять одолела хворь. Он вообще подвержен болячкам, непонятно как ухитряясь простужаться в такую жару. Немалый его нос еще разбух и зашершавился, истертый носовыми платками, а рот приоткрыт для лучшей циркуляции.
Впрочем, для Гая такое состояние было привычным.
— Что поделываешь? — спросил я.
— Сейчас? — уточнил он, деликатно шмыгая. — Готовлю себе, любимому. Вдруг захотелось жрать — не глядя на ночь.
— А женщины на что?
— Ну, как, — сказал Гай застенчиво. — Разве не знаешь?
— Твоя версия?
— По-моему, им надо поклоняться, как средоточию красоты на Земле. И лучше молиться на них, чем на раскрашенную деревяшку, запихнутую в угол. А кухарничать я могу и сам.
— Ага, они лишь и ждут этого! — проворчал я. — Кстати, как Карина?
По моей просьбе Гай приютил у себя певичку кабаре, популярную больше своими формами, чем голосом, — бывшую мою пассию, очередной раз влетевшую в беду. Против ожидания, Карина прижилась в его конуре без особенных трепыханий, даже навела там подобие порядка — конечно, на свой лад. И выезжать пока не стремилась. К тому ж Гай не их тех, кто претендует на многое, — ему и видеть довольно. Хотя от большего не откажется, если предложат. (А кто бы отказался? Такая сокровищница!..)
— Вроде не жалуется, — ответил он, улыбаясь не без смущения.
Кажется, Гай до сих пор считал, что я имею тут интерес. Хотя к Карине у меня остались лишь обязательства.
— Из дома по-прежнему не выходит?
— По-моему, ей хватает телевизора, чтобы не скучать.
Украдкой он вздохнул, наверняка понимая, что долго это не продлится. Не такой у Карины нрав, чтобы жить затворницей.
— Пора устроить допрос, — сказал я. — А то затаилась, как неразорвавшаяся бомба, — в любой миг может рвануть!
— Помнится, раньше ты не влезал в чужие дела.
— Эти дела касаются слишком многих, — возразил я. — Что еще за Дворовые тайны? И с Лущом шутки плохи, даром что карлик. Там вообще плохо понимают юмор.
— М-да, Лущенко, — молвил Гай задумчиво. — Занятный персонаж. И тоже ведь возник ниоткуда.
— А почему «тоже»?
— Да потому, что и про Крокина, главу сторожевиков, я ничего не смог узнать.
— Силовики, мать их, — скрытные!.. Валуев, правда, прослеживается с рождения. Зато его, говорят, будто подменили в последнее время.
— Кто говорит? — заинтересовался репортер.
— Клер.
— О! Уж она должна знать.
— Старикан искусал ее до крови — ни с того, якобы, ни с сего.
Гай даже присвистнул:
— Тенденция, однако!
