кровь, сколько отравляешь своим ядом. И когда с этой гнусной данью смирятся все, когда рассудочность эльфов возобладает над их гордостью — вот тогда мы действительно канем в Лету.
— Куда? — удивился Мифей.
— В реку забвения, идиот, — буркнул Крон. — И как гоблины терпят над собой такого невежду?
— Так ты еще не понял, огр? Гоблины — это я. Вся сила их теперь сходится во мне, я — острие великого народа, разящее и убийственное.
— Чего ж это острие такое тупое? — поинтересовалась эльфка.
Царь укоризненно покачал головой:
— Вижу, принцесса, тебя настроили против меня. Неудивительно, если учесть, кто тебя окружает. Моей невесте надо быть разборчивей в знакомствах.
— Тогда бы она не стала твоей невестой, — огрызнулась Лэлли. — И за сколько ты выпиваешь каждую женушку, старичок? Как долго они выдерживают твою клоповью страсть — ты не фиксируешь рекорды? И что делаешь затем с пустыми оболочками: сжираешь сам или бросаешь слугам?
— Тебя, моя милая, буду любить сильно и долго, не сомневайся, — осклабился кощей. — Затем и сама полюбишь — от безысходности. Поначалу-то все показывают характер.
Девушка затрепетала, будто на нее дохнуло морозом. Кажется, она уже готова была разрыдаться, исчерпав последние крохи отваги. А на вопросы Крона тут не давали ответов. Следовало менять тактику.
— Всё, — сказал Светлан по магической связи. — Больше не могу молчать. Настал мой черед.
— И тебе хочется влезать в это? — прошептала эльфка. — Ох, Светик…
— Сможешь меня прикрыть? — спросил он. — Мне начхать на его магнетизм, но я не хочу, чтоб он слышал мои чувства. Ну давай, Лэлличка, ты ж умеешь!..
— Да зачем? Ты ведь хочешь просто позлить Мифея.
— Не просто, милая, совсем не просто. Я хочу вывести его из себя, ибо это дает преимущество. У любого самодержца больное самолюбие — надо лишь знать, куда бить. Но легко он не расколется, а до серьезного допроса дело вряд ли дойдет.
На сей раз кощей быстро сообразил, с кем говорит его гостья.
— А-а, — проскрежетал он зловеще, — вот кто мутит тут воздух!
Занятное словосочетание, оценил Светлан. У людей-то чаще мутят воду, а воздух обычно… Но здешней атмосфере и впрямь не хватает прозрачности.
— И до нас дошло, — произнес он громко. — Ну, слава те, наконец!..
— Мне следовало догадаться…
— Вот именно.
Но Мифей уже гипнотизировал своими прожекторами Крона, в упор не замечая людей. Светлана он явно презирал… даже слишком явно, напоказ, будто пытаясь доказать что-то себе или другим. И чем можно ответить на такое? Пожалуй, еще большим, истинным презрением — безразличием. Ничто так не бесит снобов…
— Клинический случай, вдобавок запущенный, — сказал Светлан, разглядывая царя орков, точно пациента. — А вы всё долдонили: честность, честность!.. Ведь этот хмырь даже не понимает, кто здесь главное чудище. Сперва задурил голову себе, теперь пытается вешать лапшу на наши уши. Ей-богу, если б он был холодным, рассудительным циником, врущим намеренно, я бы отнесся к нему лучше. Циники хотя бы доводы воспринимают, этот — непрошибаем. Хуже нет, чем иметь дело с дураками. И спорить с ними без толку — лишь сам поглупеешь. Впрочем, это еще Пушкин подметил.
Теперь он говорил в открытую, не снижая голоса. И Лэлли сейчас же включилась в игру. Скрестив ноги, она живо развернулась к Светлану, словно бы позабыв про страшного хозяина, и состроила заинтересованную мордаху.
— Ну как же? — усомнилась кроха. — Звучит он вроде связно, излагать умеет. Наверняка и сведений накопил массу. Разве это не признак ума? А что про Лету не знал — еще не критерий.
Увлекаясь представлением, она расселась еще вольготней, и теперь уже Светлану открылась заманчивая картинка. Увеличить бы это раза в два…
Покачав головой, он ответил:
— Хорошая память — еще не ум. И гладкая речь ничего не доказывает. Иногда они умеют даже дискутировать, наши Дураки, и недурно озвучивают свои рассуждения, довольно связные на первый взгляд. Но беда в том, что под озвученными мыслями у них ничего нет — весь процесс идет на поверхности. А вот у мудреца таких слоев столько!.. Он и сам часто не знает, откуда пришел ответ и какие стежки к нему вели. Дураки даже бывают смышлеными, как ни смешно, — что не мешает им вершить дурости. И потом, Мифей слишком серьезный, чтобы быть умным, — прибавил он. — Не замечали, как постнеют рожи у тех, кто теряет талант?
— Упрощаешь, — прогудел Крон, хмыкая. — Выходит, если не скалишь зубы, то и дурень?
— В каждом правиле есть исключения, что не мешает ему оставаться правилом. Но недаром же ум называют острым, когда в нем присутствует юмор? Кстати, здесь проступает еще одно качество нашего хозяина: он не умеет шутить над собой. А это уже признак слабака.
— По виду-то — не скажешь, — заметил великан.
— Ну что вид!.. Бедняге уже сколько веков не перечили, вот и покрылся уверенностью, точно коркой. А под нею — гниль.
— Тяжек удел царя! — засмеялась эльфка. — Восседая на троне, трудно не заделаться монументом — верно, Артур?
— Откуда мне знать? — усмехнулся король. — Сроду не засиживался на нем — все странствую, знаете ли.
— Наверно, в каждом живет ничтожество, — сказал Светлан. — Мелкая, завистливая, пакостная мерзость, которой стыдятся нормальные сапиенсы. Но иногда, при хорошей подпитке, попадая в благоприятную среду, она разрастается до размеров чудовища — при этом оставаясь ничтожеством. Сколько ноль ни надувай…
Они обсуждали Мифея, точно его не было здесь, не стесняясь в оценках, и лицо правителя из темного мало-помалу делалось черным, словно бы наливалось смолой. Наконец царь-жрец не выдержал.
— Вы далеко зашли, — проскрежетал он, зловеще скалясь. — Но здесь ваш путь кончается — оставьте надежды!.. Меня вам не миновать.
— Те бедолаги, в Крепости, тоже так считали, — откликнулся Светлан. — И где они ныне: протаптывают тропку для тебя?
— Ничтожные твари! — рявкнул кощей. — Я смету вас, как мусор! Разорву в клочья, сотру в пыль!..
— Какой слог, а? — заметила Лэлли, легонько ежась. — Я думала, так уже не говорят, а лишь пишут — в поэмах. Да и там это анахронизм.
— Что же ты, старый? — укорил Светлан. — Раз такой большой босс, какого из себя строишь, должен избегать суеты.
Но кощей и сам уже натянул вожжи. И на сколько хватит его терпения?
— В самом деле? — спросил он, осклабясь. — Может, знаешь, и как должны вести себя приличные гости?
Итак, пикировка началась. Все предыдущее будем считать разминкой. Ну-с, поехали…
— Хотя ожидать приличий от таких… — прибавил Мифей.
— Э-э… от кого? Ну-ну, договаривай!
— Вы, богатыри, — лишь орудия, созданные Скитальцем для борьбы с Древними, — сообщил царь надменно. — По чистому недоразумению вы умеете еще и говорить.
— «По чистому недоразумению» мы умеем еще и мыслить, — тотчас откликнулся Светлан. — И, что забавно, нам удается это лучше, чем тебе. Надувать щеки — большого ума не надо, а на случай можно списать что угодно. Если б ты впрямь был мудрецом, задумался бы, зачем богатырям даны мозги.
— Ну и зачем? — после длинной паузы вопросил Мифей. Интонации он не поменял, но на поводу уже пошел — сказывался недостаток общения с равными себе.
