сильно обрадуют?
— В конце концов, это его личное дело.
— Это и твое личное дело!
— С каких пор?
— Если ты ничего вот прямо сейчас не сделаешь… Будешь ходить полосатым до конца своих дней. А главное… — тут Барбара даже пожалела, что используемый способ связи не предполагает передачи видеоизображения, — я всегда буду знать, где ты находишься, и поверь — покоя не дождешься!
— Вот честное слово… — ответили ей, как показалось, с искренним сожалением. — Мне иногда кажется, что лучше иметь дедушку-мафиози, чем тетушку-началь…
— Морган!
— Не случится ничего с твоим драгоценным капитаном.
— Обещаешь?
Ответа не прозвучало.
— Морган?
— Это трудная задача.
— Как раз для тебя.
— Ну да, ну да…
Барбара редко чувствовала себя неправой. Но никогда не переставала оставаться начальником, заботящимся о том, чтобы у подчиненных на руках имелись все необходимые для дела материалы.
— Может, тебе рассказать какие-нибудь подробности из истории их семьи? Родителей Амано и что- нибудь в этом духе?
— А на кой черт? — легкомысленно заявил комм. — Знаешь, говорят, что перед самой смертью в сознании проносится вся жизнь… Так вот, я в этот момент хочу вспоминать свою жизнь, а не чужую!
Глава 5
Наверное, когда вся эта дребедень, устроенная Барбарой, закончится, надо будет найти какого-нибудь сговорчивого врача, который пропишет мне ежедневный прием успокоительного. Внутривенно. Потому что, скорее всего, я в ближайшее время вообще потеряю привычку засыпать по собственному желанию и естественным образом. А просыпаться и вовсе перестану хотеть. Даже в родном доме.
Не припоминаю, чтобы комната выглядела так раньше. В смысле пол, потолок и стены сохранили прежний облик, но мебели существенно поубавилось. Я бы даже сказал, что она исчезла полностью: футон,[10] на котором я очнулся от очередного наркотического забытья, не в счет. Одежда, что любопытно, тоже пропала. Та, что была на мне надета в прошлый период бодрствования. А вместо нее мое измотанное событиями последних дней тело покрывал…
Думаю, это все же был натуральный хлопок — тот материал, из которого ткалось полотно для юкаты.[11] Но настолько мягкий и невесомый, что почти не ощущался на теле. Правда, чуть сосредоточив ощущения, я понял, почему чувствую себя непривычно: никакого намека на оби,[12] хоть широкий, хоть узкий, не было. Поэтому при первом же движении полы, естественно, распахнулись, и я судорожно подхватил их руками, возвращая обратно. Хотя… А чего мне, собственно, стесняться? Дома ведь нет ни одной женщины — ни родной, ни чужой. Стыд должны испытывать те, кто сотворил со мной все нынешнее непотребство, включая…
Узкая лента на шее проявила себя, как раз когда я попытался сесть — сдавила горло. Не больно, но ощутимо, словно предупреждая о своем существовании. Путем ряда экспериментов, заключавшихся в исследовании доступного мне «периметра свободы», выяснилось, что пределы футона покидать крайне не рекомендуется. Потому что сразу становится трудно дышать. Очень трудно.
Управление, разумеется, было дистанционное. Четыре передатчика, закрепленные по углам комнаты. И добраться ни до одного из них возможным не представлялось. Правда, не факт, что, если бы мне удалось вывести из строя один, это существенно изменило бы мое положение. Какое, спросите? Оказаться пленником в своем же доме.
Сначала я подумал, что к ситуации приложила руку Барбара. Всякие технические штучки, примененные с особой жестокостью, — как раз шуточки в ее стиле. Но тогда рядом со мной непременно находился бы комм или любой его аналог, потому что полковник никогда не упускает случая насладиться произведенным эффектом, а в комнате, кроме меня и футона, не было ровным счетом ничего.
Впрочем, очень скоро выяснилось, что моя непосредственная начальница не имеет ни малейшего отношения к происходящему: дверь открылась, являя моему взгляду дедова спутника.
— Если тебе что-то понадобится, позови. Я буду поблизости.
И ни малейшего чувства в глазах, на лице, в жестах и во всем облике. Просто машина какая-то, а не человек. Разговаривать с которой значит только попусту терять время. Впрочем, почему бы не попытаться?
— Где дед?
— Тору-сама завтракает.
А как почтительно он произносит имя, только послушайте! Такое ощущение, что преклоняется перед стариканом. Да, даже очень хорошо вышколенный слуга не стал бы вкладывать столько значения в произнесенные слова. Значит, либо доверенное лицо, либо…
— А ты сам-то кто? Помнится, нас друг другу не представляли.
— Мое имя Катсу.[13] Я двоюродный внук Тору-сама.
Э, так мы еще и родственники? Внучатые племянники… То есть племянчатые внуки. Но тогда какого демона?!
— Это что такое? — указал я пальцем на свою шею.
— Приказ Тору-сама. Для твоей безопасности.
— Хороша безопасность! А если я во сне перекачусь дальше, чем позволяет эта штука? Так и умру ведь не приходя в сознание!
Тут он улыбнулся. По-настоящему.
— Значит, тебе стоит быть осторожнее. Даже во сне.
Интересно, он меня просто не любит или смертельно ненавидит?
— Я хочу поговорить с дедом. Немедленно.
— Это невозможно. Тору-сама завтракает, — напомнили мне.
И что я должен, по его мнению, теперь сделать? Склониться в благоговении и послушно ждать? Да, наверняка. Древний этикет обязывает. Вот только сейчас мне плевать на правила!
— Если он не придет сюда в течение пяти минут, я пойду вразнос. В смысле направо пойду. Или налево. Неважно куда, но там мне станет хорошо. Лучше, чем сейчас. Потому что я не буду ничего ни слышать, ни видеть, ни чувствовать.
На меня посмотрели с очередной улыбкой. Ласково-сомневающейся.
Ах, не веришь?! Ну смотри!
Я поднялся на ноги, отчего лента и так сдавила горло сильнее, чем мне бы этого хотелось, и шагнул в сторону. А может, и упал: все равно, момента соприкосновения с полом не почувствовалось, потому что за секунду до этого наступил асфиксионный обморок. Как и было рассчитано.
Очнулся я уже в пределах футона. И к сожалению, родственничек снова находился на слишком большом расстоянии от меня.
— Не надо так делать, — мягко предупредил он.
— Хочу и буду, — пообещал я. — Мое условие ты слышал. Будь добр, передай его деду, и побыстрее. Минуты хватит? А потом опять продолжим.
Катсу помолчал, видимо перебирая в уме варианты поведения со мной, включая самые жесткие,
