— Выпить пива в хорошей компании, — предложил он, намекая явно на себя. Пиво? Ну, почему бы и нет. К тому же она уже порядочно замерзла и ей хотелось перебраться куда-нибудь в тепло.
— Не откажется, — улыбнулась девушка и встала, взяла его под ручку, от чего невыразительное лицо парня засияло, а она разглядела почти незаметную щетину на его лице и сделала вывод, что бреется он неаккуратно, ей стало противно. В какой-то момент что-то в ней вдруг взбунтовалось, закричало, завизжало «Нет, нет не делай этого, не хочу! Он же мерзкий!». Оля бы с радостью оставила эту часть себя мерзнуть на лавочке, но она была неотделима от нее, поэтому пришлось смириться и приказать этому голосу в голове заткнуться.
Они пришли к нему домой, там были еще какие-то люди, они были то ли пьяные, то ли обкуренные, о чем-то громко спорили, но девушка не могла вникнуть в предмет их спора и не особенно хотела. Приведший ее парень отобрал у них бутылку пива и вручил Оле, а ее проводил в другую комнату, где было темно и пусто, но стояла кровать. Пока он где-то ходил, Оля сняла куртку и быстро выпила пиво — оно было теплым и гадким, вызвало рвотные порывы, но ее так и не стошнило. Она стянула с себя сапоги и прилегла на кровать. Парень вернулся и обрадовался, найдя ее в таком положении, это послужило для него намеком. Оля прекрасно знала, зачем он привел ее сюда, и ничуть не смущалась этого. Ей уже давно не было противно, просто скучно. Единственное, что она ненавидела — это фальшь. А они были честны друг с другом.
Парень, не тратя времени на долгие прелюдии, стал снимать с нее безвкусный топ, в котором можно было ходить в июне, но не в середине ноября. Прикосновения его были гадкими, руки какими-то липкими, волосатыми и потными, а обветренные губы царапали кожу. Он облизывал ее, как огромная муха.
Оля почему-то вспомнила отца Риты и на нее нахлынула волна мучительного жгучего непривычного стыда. Она вспоминала его частенько и всегда такие мгновения были грустными, и сейчас ей захотелось мучительно плакать, от того, что она лежала под этим сопливым юнцом, думая о том роскошном мужчине и незабываемой близости с ним. Из памяти всплыли его слова после:
— Ольга… прости, я не должен был.
А она сидела на разворошенной постели, завернувшись в простыню и как-то глупо улыбалась.
— Нет-нет. Все хорошо, — прошептала она тогда, но засмущалась того, что он может догадаться, что для нее это обычное дело, лечь в постель с малознакомым человеком. Ей совсем не хотелось, чтобы он знал о ней правду, эту грязную, горькую, липкую правду. Как глупо… ведь она сама всегда старалась быть честной и без смущения могла сказать о своих пороках.
Может быть потому, что в тот момент ей захотелось перечеркнуть все это, забыть, стереть, начать жизнь с начала, с чистого листа? Ради чего? Ради кого? Как глупо! Он отец ее подруги, каким бы кощунством не было бы называть Риту ее подругой.
И ей не на что надеяться. Ее удел — вот такие вот прыщавые уродцы, изголодавшиеся по женскому телу, которое они видели только на картинках в порно-журнальчиках, а еще в своих мерзких фантазиях, которые вызывает у них каждая встреченная юбка.
Только грязь.
Глава семнадцатая
Ночью наконец-то выпал снег, и весь мир стал совсем другим. Белая пелена скрыла грязь, мусор и все следы порока, отразившиеся на холодной спящей земле, и теперь все, что вчера казалось неприглядным, сегодня приняло облик сладкой зимней сказки. Все сразу же забыли о том, что весной, когда снег стает, все бутылки, бумажки, валяющиеся у каждого подъезда, обязательно всплывут наружу в лужах черной грязной талой воды и будут зловонно пахнуть, отравляя жизнь горожан.
Саша сделал погроме приемник из которого орала неизменная «Агата Кристи», чтобы не слышать, как за стенкой отец разговаривает сам с собой. Или с бутылкой, Саша не знал. Он только слышал, как отец ругается с кем-то, хотя мать еще не пришла, а телефон не работал.
Глупо было думать, что он сможет заниматься алгеброй, которая ему никак не давалась, но музыка хотя бы помогла ему немного расслабиться. Он уронил голову на руки, как часто делал в школе, когда ему хотелось спать после бессонных ночей или когда накатывали неприятные воспоминания и закрыл глаза.
Ему вспомнилось далекое-далекое время, когда ему было лет шесть, и они всей семьей встречали новый год, за большим столом с белой скатертью, а за окном был сильный снегопад. И родители тогда были совсем другими, и он тогда был ребенком, с чистыми глазами и верой в светлое будущее. Все они когда-то такими были, и даже Рита Польских. Почему Саша думал о ней, он не знал, может потому что в последнее время она все время мозолила ему глаза и приставала с глупыми разговорами.
Самое первое воспоминание о ней? Десять проклятых лет назад, еще до того как все случилось. Первое сентября. Тогда в первый класс их пришло двадцать три маленьких шумных неугомонных торнадо, который умудрялись быть всегда и везде. Самыми тихими из них были две девочки — одной из них была Лида, она пряталась за юбку матери и боялась подойти к одноклассникам, второй — Рита. Она задумчиво стояла подле их классной руководительницы, державшей табличку с номером и буквой класса, и с каким-то осторожным интересом изучала всех окружающих большими вишневыми глазами. Родители ее прийти не смогли, она казалась брошенной и оттого классная старалась держаться рядом с ней, чтобы девочка не потерялась. Но Рита и не думала теряться, уже тогда, кажется, в ее маленькой головке, украшенной двумя хвостиками с огромными белыми бантами, зрели какие-то совсем не детские мысли.
Статус королевы укрепился за ней позднее, хотя в их детских играх, она всегда была прекрасной дамой, предметом сражений маленьких рыцарей и соперничества подруг. Может быть, она манипулировала ими уже тогда, но более мягко, по-детски? Саша не знал, он всегда старался держаться от нее подальше.
И сейчас бы стоило.
Он ясно видел, что весь ее интерес нацелен на ту мерзкую и страшную правду, которую он успешно прятал уже десять лет и пока она не узнает, она не успокоиться. Ее не волнует он. Ее никогда не волновали люди. Ведь они же только пешки в ее шахматной партии, только тени, на фоне такого яркого светила, как ее высочество!
А как только она узнает, она расскажет всем и каждому. Ее фрейлины будут долго чесать языками, снова и снова пересказывая друг другу подробности, смакуя его боль, его унижение.
Саша не услышал, но почувствовал шаги и поднял голову. В комнату заглянул отец, вид у него был как обычно хмурый и неприглядный.
— Выключи эту ересь! — распорядился он хриплым голосом, — она мне спать мешает.
Саша пожал плечами и покорно нажал на кнопку магнитофона.
— Спокойной ночи, — буркнул он, ожидая, когда же отец уйдет, но тот не торопился. Похоже, он был зол и ему хотелось выместить свою злость.
Мужчина решительно подошел поближе, вытащил из приемника кассету и разбил ее об пол. К таким выкрутасам Саша привык и следил за его действиями с грустным равнодушием.
Отец для верности пнул осколки пластмассы, но поцарапался одним из них и взбесился еще больше.
— Что ты уставился на меня, урод!?! — зашипел он, — дай мне йод!
— А сам взять не можешь? — поинтересовался Саша. Он догадывался, что сейчас получит за свою дерзать и, конечно же, получил. Удар был не сильным, но отрезвляющим. Он вскочил с места и попятился к окну, но потом испугался, что отцу ничего не стоит вытолкнуть его оттуда. И ведь он вздохнет облегченно. Все вздохнут облегченно! Но Саше отчего-то хотелось жить, слишком уж много сил он прикладывал, борясь с судьбой, чтобы просто так отказаться от всего.
Отец подошел к нему и схватил за ворот рубашки и заставил посмотреть себе в глаза, они были мутными и какими-то жуткими, такого же, как у Саши серо-голубого цвета, всегда казавшегося ему невыразительным. Скорее серые, чем голубые.
— Ты как с отцом разговариваешь!? — прорычал Сергей и рывком толкнул Сашу на пол. Спасибо, что
