будто прочитала это в глазах девушки, присела на подлокотник и крепко обняла дочь. Впервые за долгое время Ульяна почувствовала себя по-настоящему защищенной. Она закрыла глаза, позволяя нежности женщины себя убаюкать.
— Бедная моя девочка, — вздохнула Галина Антоновна, — сколько тебе пришлось пережить.
«Бедная я бедная, сколько мне пришлось пережить. И как я еще держусь!» — со злой насмешкой подумала Ульяна и тут же отругала себя за эти мысли. Была в них какая-то двойственность, словно они принадлежали другому человеку.
— Мамочка… — прошептала Ульяна, вцепляясь в мягкие морщинистые руки Галины, — забери меня отсюда… Домой… пожалуйста.
— Уленька… — Галина Анатольевна погладила ее по волосам и поцеловала в макушку, — почему ты хочешь убежать? Кто-то причиняет тебе зло?
— Потому что мне страшно здесь… я схожу с ума… — горячо затораторила девушка, но сама же себя оборвала, — нет, никто.
В печке мерно потрескивало пламя, пожирая пересушенные дрова. Ульяна подумала о том, что когда-то они были прекрасными деревьями, тянувшимися к небесам. Авария случилась на дороге, проходившей в лесу. Деревья, стоявшие по краям обочин, молча смотрели на развернувшуюся трагедию, тихие, кроткие. Такие же тихие и кроткие деревья теперь стали щепками. А ведь она тоже могла погибнуть! Что было бы тогда? Как это пережила бы ее мать? А Богдан?
Смерть казалась Ульяне чем-то нереальным и противоестественным. Она без приглашения вторглась в мир девушки, чтобы перевернуть его с ног на голову, напомнив, о своем существовании. Каждому принцу Гаутаме рано или поздно придется узнать о ее существовании, а заодно о болезни и старости. Только далеко не каждый из них сможет стать Буддой. С нее пока хватило одного только осознания того, что мир пронизан страданием.
— Мамочка… — протянула Ульяна, чтобы прогнать странные, пугающие мысли, не свойственные ей, — расскажи мне что-нибудь о моем детстве…
— Хорошо, — легко согласилась Галина. Они вместе пересели на диван, все также обнимаясь. Ульяна просто не хотела отпускать женщину от себя, почти физически ощущая потребность в ее целительном тепле.
— Каждое лето мы ездили на море, — начала ее мать, — помнишь? Один раз, когда мы туда приехали, ты очень серьезно заболела. Ты долго лежала с температурой, а после тебе не разрешали купаться в море, потому что оно еще не успело достаточно согреться — лето выдалось холодное. Ты любила гулять по берегу, собирала камушки, строила из них какие-то сооружения. Тебя все тянуло к морю… — женщина нежно улыбнулась, вспомнив что-то приятное, — ты так обижалась, что тебе не разрешают купаться! — Галина сдержанно хохотнула, — и вот однажды ты нашла на берегу медузу, которую выбросил прибой. Она была еще живая. Другие детишки на пляже боялись даже подойти к ней, а ты бесстрашно взяла ее в руки и выпустила с края волнореза… Ожог правда остался.
— Ожог? — переспросила Ульяна и внимательно посмотрела на свои руки.
— Ну что ты, — рассмеялась Галина Антоновна, — он уже давным-давно зажил! Тебе лет семь было.
«Семь лет…» — повторила про себя девушка и закрыла глаза, мучительно пытаясь вспомнить хоть что-то из того, что ей рассказала женщина. Море… теплое, ласковое, южное море, ласкавшее ее ступни и уносившее в глубину мелкую гальку. Линия санаториев выстроившаяся вдоль берега, загорелые полураздетые дети и она выбивающаяся среди них своей болезненной бледностью. Кефир на ночь и фуникулер — главная достопримечательность города. Медузы… Как они хотя бы выглядят, эти медузы? Ульяна имела очень смутное представление, как впрочем, и обо всем том, что она только что пыталась извлечь из недр своей памяти.
Семь лет…
Бабушка заваривает чай с мятой, которую она сорвала в саду. Сад — тенистый, романтический, большой и очень старый, каждый кустик там знаком, каждая ветка дерева. Она с деревьев то никогда не слезала, все время висела на них, как обезьяна, за что ее ругали! А потом снимали, умывали, мазали йодом содранные коленки и тащили пить чай с соседками по дачному поселку.
Маленький деревянный домик с голубыми занавесками. Розовый торшер с висящей бахромой. Теплый плед, связанный бабушкой. В августе без него спать холодно, потому что в конце лета всегда холодно. Она всегда простужена и ее кормят большой ложкой медом прямо из банки.
Таким было ее лето. Таким она его помнила.
До того, как приехать сюда, она никогда раньше не видела море, сомнений в этом быть не могло.
Ульяну охватила паника: с ней играют в какую-то странную игру, ее обманывают, пользуясь ее амнезией. Ее как будто пытаются заставить забыть что-то, уводят от этого, запутывая все больше нагромождением ложных фактов ее биографии. Но… если все люди собравшиеся в этом доме врут ей, то кому можно верить? Если себе самой то она не верит!? А как верить себе — если не знаешь, кто ты? Что она о себе знает? Она — Ульяна Мицеевская, у нее есть муж, мать, она попала в автокатастрофу и потеряла память. Но она не умеет водить машину, никогда не умела!
Может быть она — это не она?! Но кто она тогла? И кто они? Ее муж Богдан, вовсе не муж, может быть его вообще зовут по-другому. И мать… кто эта женщина? Ульяне захотелось вырваться, сбросить прикосновения самозванки и убежать. Она дернулась, но тут же застыла под прицелом испуганного взгляда Галины Анатольевны.
Ей стало легче. Глаза матери отрезвили ее, она поняла, что всеми этими мыслями она обязана Миле, незримо присутствовавшей в ее голове с тех самых пор.
— Я не помню… — пролепетала девушка, — не помню этого.
— Вспомнишь еще, девочка моя, — пообещала женщина и поцеловала дочь в лоб. Ульяна блаженно прикрыла глаза, позволяя сладкой томительной материнской нежности заполнить пустоту и холод в ее душе.
Хотелось плакать, но она сдерживалась — не хотела еще больше расстраивать мать.
— А если нет? — предположила Ульяна, — и память не вернется ко мне никогда?
— Вернется, — возразила Галина Антоновна.
Некоторое время они посидели молча, завороженно наблюдая за пламенем в печи. Ульяна украдкой вспомнила, что Богдан собирался принести еще чая, но до сих пор не вернулся. В ее голове расплывчато промелькнула неясная мысль о том, что они со Светой пока пользуются моментом, когда никто не может помешать им предаться любовным утехам, но девушка отругала сама себя. Она догадывалась, что ее супруг просто решил не мешать разговору матери и дочери, не видевших друг друга много времени. Ульяну захлестнули любовь и благодарность, она даже снова почувствовала себя счастливой.
Все будет хорошо. Они станут прежними. Она избавиться от чужих мыслей в своей голове.
— Я так хотела бы стать прежней, мама, — поделилась Ульяна, — чтобы все было как прежде… но… разве это возможно, — она тяжело вздохнула и отвернулась.
— Нет в этом мире ничего невозможного, — сказала ее мать и провела ладонью по напряженной спине девушки, — вы будете счастливы.
— И ты, мама.
Ульяна осторожно высвободилась и выскользнула в коридор. Из приоткрытой двери кухни она слышала голоса, но разобрать ничего девушка не смогла. Она медленно, как могла неслышно, подобралась поближе и застыла у приоткрытой двери кухни.
— Ты очень жестокий человек, — в пол голоса говорила Света, стоявшая у окна. Свет, лившийся с улицы, подчеркивал ее профиль. Ульяне было очень интересно, что ответит ее муж, но к ее величайшему огорчению, сделал он это по-польски. Света приглушенно рассмеялась и сделала шаг к нему, зачем-то поправила на нем воротник рубашки, торчавшей из ворота свитера.
— Это ничего не меняет, — вздохнула домработница и коротко и быстро поцеловала Богдана.
Ульяна отступила в темноту, закрыла глаза и провела по ним пальцами.
Реальность снова путалась с ее фантазиями. Серебристый полог морока закрывал ясность ее мироощущения и она падала в распахнувшуюся пучину безумия.
