устроите бурю, неважно. Я не приду проверять вашу службу. И никто другой не придет. Теперь вы один решаете, что делать и делать ли вообще.
Это-то и плохо. Очень плохо. Пусть Смотритель в отведенном ему поселении и Дарохранитель, и Бож, да еще и Боженка одновременно и единолично, но ведь живет он там не в одиночестве. Хотя получив очередное доказательство коварства золотозвенника, не поручусь, что, прибыв на место, увижу что-то отличное от безлюдного пепелища.
– Да, вы ничего не знаете о службе Смотрителя. Могу вас успокоить: никто из получающих эту должность никогда не обладал всеми требующимися знаниями. Бывали люди и намного менее сведущие, нежели вы.
Может быть. Но когда пятнадцать лет находишься в строю, где нет лучших и худших, а каждый способен выполнить любой приказ, как-то не хочется оказаться неумехой в новом деле. Вернее, о хотении речь даже не идет. Меня охватывает безотчетный ужас при одной только мысли о прыжке в открывшуюся неизвестность. Честное слово, проваливаться в портал было намного спокойнее!
– Запомните главное. Как бы вы ни поступили, это и будет правильным. В минуту действия. Потом всегда наступает прозрение, но прошлое не изменишь, так что не гадайте, ошиблись вы или угадали верный ход: победа в игре все равно останется за вами. Правда, она не будет вам нужна. Вы ведь больше не игрок, эрте. Вы тот, кто расставляет фигуры на доске и пишет правила.
Не слишком ли почетная служба для скромного сопроводителя? Если на мгновение поверить словам пеговолосого, получается, что я переместился не просто в пространстве и во времени, а попал в какую-то другую ипостась, нежели человеческая. Назначить всем места, определить очередность ходов, а что потом? Наблюдать?
Наблюдать. Делать то, чему меня учили тщательнее всего. Золотозвенник руководствовался своими мотивами, пока непонятными, но даже малая часть того, что приоткрылась сейчас, доказывает: он действовал не наобум и не наугад, предлагая мне тот выбор.
– Самая большая трудность, которая вас ожидает, это необходимость рано или поздно останавливать партию и определять победителя. Солгу, если скажу, что все ваши решения будут непременно справедливыми и праведными. Так попросту не бывает. Не получается, как ни старайся. Да, вам будет дурно от некоторых собственных поступков, но вы все равно их совершите. И все же вы никогда не должны винить себя, запомните!
Какую бы глупость или гадость ни натворил? Занятный совет. Впрочем, он больше похож на приказ. Ну что ж, не винить так не винить. Однако сама возможность оказаться заслуживающим обвинения настораживает.
– Люди, которые будут вас окружать, легко могут обойтись без вашего присутствия в их жизни, как и вы – без них. Но когда вы откроете двери своего нового дома, преград и замков не останется. Вы станете частью. Звеном цепи, если хотите. Замыкающим звеном. Ваше слово отныне будет последним в любом споре. Но сначала вы должны научиться его произносить.
Вершить чужие судьбы… Не об этом ли я мечтал? Пожалуй. Только не заглядывал так далеко и высоко. Меня куда больше устроило бы скромное местечко посередке между облеченными властью и подчиненными ей.
– Законы знакомы вам, но они лишь устанавливают, как поступить в определенных обстоятельствах, а случились таковые обстоятельства или нет, решаете теперь один лишь вы: если с неба хлынет вода, ее назовут дождем не раньше, чем это слово слетит с ваших губ.
Все запутаннее и запутаннее. Полнейшая вседозволенность в границах закона? Наверное, «багряные» именно так и живут, но я, умом понимая, о чем говорит пеговолосый голосом Бронзового звена, никак не могу осознать. Голова кружится.
– Я не буду желать удачи и прочих глупостей: в вашей нынешней службе лучше всего прочего пригодится терпение. Сначала оно понадобится вам, чтобы понять, потом – чтобы принять, и напоследок – чтобы не отступить. Прощайте, эрте Мори. Даст Бож, свидимся!
Когда отзвук последних слов стих, парнишка отнял руки от головы, открыл глаза и посмотрел на меня мутноватым взглядом:
– Желаете что-нибудь передать в ответ?
В ответ? Вопросы не будут услышаны, благодарить пока не за что, посылать проклятия тоже рановато.
– Нет.
Он кивнул и, пошатываясь, ушел восстанавливать силы после проделанной работы. Я прежде не видел особые возможности Звеньев Цепи сообщений в действии и не верил восторженным историям о них, но, получив послание от золотозвенника, больше не сомневался: чудеса существуют. Правда, те, что случаются в моей жизни, происходят по приказу или просьбе, а не по собственной воле.
Я расправил листок бумаги, которым прикрывал знак Смотрителя от чужих взоров. М-да, негусто: всего несколько коротких строчек, написанных чьей-то бесстрастной рукой. «Для лучшего и скорейшего запечатления держать сей знак при себе, согретый теплом плоти». Странное указание. Но если уж так положено…
Несмотря на внушительный вид, он оказался вовсе не тяжелым, зато прохладным. Правда, не как камень или металл, а при ближайшем рассмотрении на гладкой поверхности с обеих сторон обнаружились тоненькие черточки трещин, замысловатой сетью покрывающие знак. И ни единого намека на застежку или прочие приспособления для крепления на одежду. В кармане его носить, что ли, или в кошеле? Ладно, разберусь потом, а пока, как советует записка, нужно найти теплое местечко для моего приобретения.
Я пристроил знак на груди, под складками мантии, потом подумал и закинул ноги на кушетку. Глаза закрывались сами собой, и это означало, что остатки зелий постепенно перестают оказывать влияние на мое тело, а стало быть, надо поскорее привыкать не к необходимости сна каждые сутки, а к тому, что он будет приходить. Причем без спроса.
Веки опустились, разливая по сознанию спокойную темноту, пропустившую сквозь себя только скороговорку вновь заглянувшего в дверь коротышки:
– С дальней дороги отдых – самое милое дело! Отдыхайте, эрте, а уж мы мешать не будем.
Звено третье
Пламя свечей, водруженных в столовые канделябры. Отсветы огней в сдавленных морщинистыми веками глазах.
– Вы знаете, зачем я пришел.
Не спрашиваю, скорее утверждаю. Можно было бы и вовсе не произносить ни слова, но так велит обычай, родившийся намного раньше меня и человека, сидящего на другом конце стола. Впрочем, человека ли?
– Знаю.
Его плоти более семи десятков лет. Той, что осталась нетронутой. Кокону из дряхлой кожи. А под изношенным платьем прячется новое, полное силы. Осталось лишь определиться с желанием.
– Вы знаете, когда я уйду.
Он не боится моих угроз. Улыбается.
Чего-чего, а страха в да-йинах не бывает вовсе, не то что в людях. Это мы способны легко захлебнуться в собственном воображении, представляя ужасы возможного будущего, стоит лишь подать правильный намек, а пришедшие с изнанки мира не ведают чувств, подобных нашим.
– Знаю.
Рука, потянувшаяся к бокалу, движется медленно и слегка подрагивая, как и полагается руке старца. Хорошо играет свою роль, ничего не скажешь. Сам научился или нашел услужливого подсказчика? Не расскажет ведь. И под страхом смерти не проронит ни словечка.
– Вы готовы?
Единственный вопрос, который я себе позволяю задать. Иногда. И только избранным демонам: остальные получают свое без лишних разговоров.
– Я был готов с того мига, когда открыл эти глаза.
Они почти все отвечают именно так, словно там, в потустороннем мире, заранее заучивают текст
