Короткий посох, на который так любят опираться при ходьбе пожилые и старающиеся казаться важными люди, взлетает над правым плечом обиженного сына, метя кованым наконечником мне в лицо. Но я не гордый, могу и поклониться. Особенно когда от вовремя сделанного поклона зависит жизнь.
Он промахивается. Делает поспешный шаг, увлекаемый тяжестью посоха. Поскальзывается на ковре, обтекающем ступеньку, и, кувыркаясь, падает, затихая лишь у подножия лестницы.
Я безродный, это правда. Но не пес, а охотник.
Я выслеживаю и убиваю демонов.
А иногда просто убиваю.
Левая половина резного лица смотрела с отеческой суровостью, правая загадочно улыбалась. Но если у любого из людей подобное смешение чувств вызвало бы перекашивание всех черт, то лик статуи, изображающей Божа и Боженку, оставался непостижимо прекрасным.
Нелин всегда удивляло, как мастера в самых удаленных от столичного света селениях, едва умеющие держать резец и способные вырезать разве что корявые четырехлистники на крышке утварного короба, Божий Промысел всегда исполняют одинаково умело и достойно на протяжении долгих лет. Изваяние, водруженное в домашней кумирне, было заказано еще дедом нынешнего хозяина поместья по случаю дня рождения любимой и крайне набожной супруги, значит, появилось на свет раньше Нелин не менее чем на век с четвертью, а выглядело как будто только что доставленное из ремесленной лавки. Даже лак, которому немало доставалось от детских забав наследников Мейена, обожавших прятаться в складках божеского одеяния, не потрескался и не потускнел.
На статую пошел нижний отпил лиорнского дуба, цельным куском, но при всей основательности и громоздкости фигура размером в человеческий рост и весила лишь немногим более человека. Нелин хорошо помнила, как сама еще девочкой играла здесь с братом в догонялки, и Корин, будучи старше на десять лет, а сильнее – на целую вечность, задел полы резной мантии и чуть не утянул за собой на пол обитателя кумирни.
Корин.
Заливистый смех. Ясные глаза, без вопросов обещавшие защитить сестренку от всех невзгод. Горячие ладони, прикосновение которых всегда было болезненно-сладким… Как давно это было.
Лик, разделенный пополам и все же нераздельно единый. Жрецы утверждают, что такое единение символизирует супружеский союз мужчины и женщины, но Нелин с детства была уверена, что брат и сестра нераздельны не меньше. Так было до вчерашнего вечера. Осталось ли так сегодняшним утром?
– Ты здесь? – спросил хрипловатый голосок, не скрывающий нетерпения.
Нелин поежилась, хотя в кумирне, как и во всем доме, было натоплено по-зимнему, несмотря на вовсю владычествующую весну. Можно было бы не отвечать, но надеяться, что Лорин уйдет, оставив поиски, не приходилось.
– Да. Я здесь.
В узкую, да еще и лишь наполовину приоткрытую дверь кумирни протиснулась фигурка с заметно округлившимся животом. Если надеть платье попросторнее, еще можно скрыть от любопытных глаз скорое прибавление в семействе Мейен, но Лорин нравилось выставлять свой живот напоказ. Мол, смотрите все, хоть я и аленна, а понесла от временного мужа.
– Не передумала часом?
Только это и тревожит братнину жену. А ведь хочется передумать. Ой как хочется!
– Лорин, мы же не знаем, как все было на самом деле.
– И что? – Капризные губы вдовой аленны приподнялись, обнажая ровные зубы. – Кому поверят, ему или нам? Особенно если мы будем вместе.
Нелин почувствовала ладони на обнаженных плечах. Холодные как лед.
– Мы же будем вместе?
Бож нахмурился своей половиной лица еще суровее. Боженка оскалилась, совсем как Лорин.
Память брата нельзя предавать. Особенно если она – все что осталось, и другой уже не будет.
Ты ведь не пыталась отговорить его. Ты молчала и слушала, не в силах справиться с робостью. Корин хотел вырвать тебя из этого болота, пусть насильно, пусть преступая человеческие законы. Он был смелым и любящим братом. Братом, которым можно гордиться, какой бы сильный стыд одновременно ни наполнял душу.
– Да, мы будем вместе.
Я проснулся совершеннейшей развалиной.
Не нужно было засыпать прямо под окном, выходящим на восток, и не нужно было делать этого на продавленной кушетке, но даже задним умом крепок не каждый. В итоге первые же лучи солнца ударили мне в лицо, разбудив надежнее петухов, я вынужден был зажмуриться, попробовать отвернуться от горячих ласк восходящего светила и теперь уже проснуться окончательно. От боли в затекших мышцах.
Но как бы рано ни вздумалось встречать рассвет мне, кто-то в Наблюдательном доме встал еще раньше: на стуле была аккуратно развешана новенькая одежда, а на столе стояла плошка с водой, над которой поднимался отчетливо видимый пар. Значит, надо встать, умыться и одеться? Выходит, что так. Впрочем, главной причиной для незамедлительного поднятия на ноги было то, что лежать тоже оказалось больно.
Протирая глаза и путаясь в полах не подвязанной поясом мантии, я добрался до стола, плеснул на лицо теплой водой и уставился в зеркало, любезно одолженное мне для бритвенной процедуры. Боженка милостивая, я ведь теперь тоже… почти весь пегий.
Открытие не порадовало. Еще меньше удовольствия доставило то, что волосы, более не удерживаемые на положенных местах мазью, лезли в глаза, в нос, в рот и щекотали шею в самые неподходящие моменты. Покончив с отскабливанием подбородка, я, не чувствуя ни малейших угрызений совести, той же бритвой укоротил особо надоедливые пряди, от чего те дерзко приподнялись над своими соседками, придавая мне вид мужа, получившего взбучку от сварливой жены, но, по крайней мере, больше не закрывали обзор.
Одежда, справленная разговорчивым коротышкой, вопреки опасениям оказалась не перешитой из старья, а именно новой, хотя и явно собранной из залежавшихся на складе запасов, потому что от сукна рубашки удушливо пахло соответствующим сенным сбором. Но хоть все по размеру, и то благо. Особенно сапоги. А стеганая куртка с шерстяной подбивкой еще на вырост сойдет, в поясе уж точно, и это не может не радовать, ведь там меня разнесет вширь быстрее всего, если вспомнить отцовскую фигуру.
Закончив одеваться, я, заметив открытую шкатулку, вспомнил события вчерашнего вечера, удаленное напутствие золотозвенника, а главное, торжественно врученный мне знак. Знак, который должно держать в тепле тела и который…
В складках мантии ничего не было. В пролежнях кушетки тоже. Я посмотрел по всем углам, под немногочисленными предметами мебели, еще раз перерыл тряпье и растерянно потер лоб. Кто-то заходил в комнату ночью и украл знак? Но для этого нужно было лезть ко мне за пазуху, что вряд ли возможно осуществить, не разбудив. Конечно, медальон мог и сам выскользнуть из складок мантии, он ведь достаточно гладкий, а подобрать вещицу с пола способен и ребенок. Ну я и растяпа! Хотя… Может, оно и к лучшему? Попрошу сообщить моему благодетелю о пропаже, пусть придумывает мне новую службу. Правда, гораздо вероятнее каторга за утрату дарственного имущества.
Я как раз стоял посередине комнаты, прикидывая, сразу идти с повинной или попробовать расспросить местных обитателей на предмет пропажи, когда с потолка прямо над моей головой раздался стрекот. Примерно так пели цикады в родительском саду, когда он еще не был сожжен Цепью упокоения. Но цикады появляются летом, а никак не по сходу снега.
Стрекот повторился, став еще назойливее, но переместившись чуть вперед. А, должно быть, здесь живет сверчок! Вот этого жучка-червячка мне видеть не доводилось, хотя с детства хотел поймать и рассмотреть, откуда рождается уютный треск. Может, на сей раз удастся? Я поднял голову и удержался от громкого возгласа только потому, что не знал, удивляться или ужасаться.
Знак Смотрителя полз по потолку, расчерчивая пыльную побелку затейливыми узорами, а благодаря тому, что стены комнаты были довольно низкими, я мог рассмотреть, что передвигаться знаку помогают самые обыкновенные жучиные лапы. Наверное почувствовав устремленный на него взгляд, жук
