еще кухня полевая. Вот хозяйство, представляешь? Работаем, перевязываем раненых, вдруг в хату вбегает наш санитар Окунев и кричит: «Товарищ старший лейтенант, немцы!»
Выскочил я из хаты, смотрю, к нашему хутору движется большая толпа, все в маскхалатах, с автоматами. Ну, мы скорее всех раненых в сани, даже на полевую кухню посажали, ходячих своим ходом и скорее туда, к штабу. У нас-то охраны никакой не было. Оглянулся, смотрю, я один остался. Ну, думаю, надо спасаться. Если по дороге — немцы отрежут, они уже подошли к ней, а если через овраг? Это же ближе.
Побежал к оврагу, скатился вниз и тут же понял, что зря — снегу-то на дне столько намело! Как я перебрался, не помню. Помню только, как стал по другому склону подниматься, немцы стали по мне стрелять. И только когда вылез и оглядел себя, смотрю, сумка санитарная пробита, полушубок в двух местах и валенок. Надо же, так повезло!
Только наверх вылез, смотрю, мчатся сани, это наши, связисты. А у меня даже крикнуть сил нет, но они меня заметили, вытащили и галопом к штабу, а наши там уже круговую оборону заняли. К счастью, драться не пришлось, немцы дальше не пошли. А раненых удалось отправить в наш медсанэскадрон. Кстати, там, в Мерефе, и Колю Дупака ранило — ногу ему перебило. Когда его притащили, я его перевязал и говорю: «Давай мы тебя в медсанэскадрон отправим», а он ни в какую: «Не поеду, и все!» Я ему: «Пойми, командир полка приказал всех раненых туда отправлять». — «Не поеду! Сяду в саночки и буду взводом командовать, вот так. Пусть только со мной ординарец останется, будет помогать». Так и остался. А к вечеру кто-то мне сказал, что своими глазами видел, как в эти саночки попала мина, сани перевернуло и Дупак погиб… После Мерефы командиром полка был назначен подполковник Калашников…»
Добавлю к этому, что Николай Лукьянович Дупак остался жив. Долгие годы он работал директором Московского театра на Таганке.
Помню, вскоре после возвращения в полк я шел по селу, то была Маслова Пристань, вижу какого-то маленького паренька в казачьей форме. Зашел к Ефиму, спросил.
— А это сын полка Роберт Поздняков. Его после Валуек в одном селе наши казаки подобрали. Родителей его немцы еще в 1941 году расстреляли. Ему было лет десять — одиннадцать. Голодный, оборванный. Накормили его, вымыли, постригли, брючишки перешили, гимнастерочку, сапоги сшили, кубаночку нашли. Вот только в тыл никак не отправят, все обстановка не позволяет. Командир эскадрона Дмитрий Зенский приказал своему старшине держать его в обозе и беречь пуще глаза. Вот только уезжать в тыл никак не хочет…
Да, нелегко пришлось моим однополчанам в то время, пока я был в госпитале, да и после моего возвращения в полк, после той трагедии в Дергачах.
15 марта наши войска оставили Харьков.
В середине апреля полк получил приказ перебазироваться на отдых в районе города Дрязги, что в Липецкой области, километрах в двадцати от небольшого городка Грязи.
Действительно, могуч русский язык и образен. Надо же, свои родные места и так назвать! Бывает. Зато свое, родное, русское.
Полк был до того потрепан, что а эскадронах и людей и лошадей, или, как принято было говорить: «людского и конского состава», и пятой части не осталось. Да и усталость от тяжелейших трехмесячных боев давала себя" знать. Для меня было большим счастьем, что во всех тех боях Николай Горбунов уцелел и с радостью встретил меня. Расквартировались, если можно назвать «квартирами» опушку чудесного леса, — неплохо. Палатки аккуратно выстроились вдоль опушки. В каждом полку обязательно находились плотники, не говоря уже о таких мастерах-умельцах, как кузнецы, портные, сапожники или писари. Такие ценились особо и сберегались в боях до самой последней, крайней необходимости. Наши плотники отличились, и командиру полка Калашникову, к которому даже жена погостить приехала, срубили целый домик. В том же домике разместился и штаб.
Неподалеку от опушки обнаружился довольно большой, разделенный на две половины дом. Оказалось, что в нем живет семья лесника — он сам, преклонного возраста, жена и дочь. Три сына на фронте. На двух уже пришли похоронки…
Пошли мы с Ефимом к хозяину, спросили, можно ли у него поселиться.
— А чего же нет? Можно. Поживите. И нам со старухой веселей будет. Только потом дочку с собой не сманите. А то я вас, казаков, знаю. У вас это ловко получается.
Так и устроились. В одной комнате Аронов с санчастью, в другой мы с Николаем.
Кстати, после возвращения в полк я, естественно, сразу же спросил, где Николай. Сказали: «Ваш наместник- оперуполномоченный, этот тип, его ездовым в хозвзвод определил». Я сразу же вернул Николая к себе, и мы не расставались до конца войны. А «этого типа» дивизионное начальство отозвало, и куда он делся — не знаю. Знаю только, что память о себе он оставил весьма нелестную.
Полк постепенно пополнялся. В эскадронах и батареях начались занятия. Новое пополнение, новые люди — кто они, откуда? Обстрелянные или новички? Хорошо, если воевавшие, из раненых, а если «зелень»? К ним еще присматриваться и присматриваться. Ведь не на парад готовились, скоро опять бои. Дадут немного отдохнуть, пополнимся и опять: «По коням!»
Точно числа не помню, но где-то в конце апреля в штабе дивизии, в Особом отделе у Братенкова я узнал, что в армии особых отделов больше не будет. Совет народных комиссаров постановил образовать в системе Народного комиссариата обороны Главное управление военной контрразведки с подчинением лично И.В. Сталину. Это управление получило наименование «Смерш» (сокращение от «Смерть шпионам»).
На это управление и его органы возлагалось разоблачение вражеских агентов, их диверсионной и подрывной деятельности в районах боевых действий на освобожденных территориях, а также осуществление проверки благонадежности советских военнослужащих, бежавших из плена, вышедших из окружения и оказавшихся на оккупированной немецкими войсками территории.
Все это было неожиданно, особенно то, что теперь в армии у особистов с их особыми званиями: младший лейтенант госбезопасности с тремя «кубарями» на петлицах, вместо одного в армии, или звания старший майор госбезопасности — на петлицах «шпала», а в армии это всего капитан, будут общевойсковые звания.
Примерно в то же время в армейскую форму были введены погоны, с заменой «кубарей» на звездочки. Вот так я стал не «оперуполномоченным Особого отдела НКВД 8-й гвардейской кавалерийской дивизии», а оперуполномоченным отдела контрразведки «Смерш»… в звании «гвардии лейтенант». Но все это, как я понял из беседы с Братенковым, никаким особым образом стиль и обязанности в нашей работе не изменяли. В общем виде задачи были понятны, а вот как все это будет осуществляться на деле, в условиях наших действий не только на фронте, а в тылах противника? Ну хорошо, поймаю и разоблачу я шпиона, если, конечно, он в этом своем качестве сознается, а дальше как? Куда его девать? С собой по немецким тылам возить? А как поступать с «неблагонадежными»? Судить их за неправильные настроения? А кто будет судить? В корпусе были военные прокуроры и военный трибунал, но они могли исполнять свои обязанности во времена более или менее спокойные, а не при рейдах по тылам противника… Одним словом, вопросов было много. А ответов? Ответов… Да откуда же им было взяться у молодого паренька, служившего в столь важном государственном органе? И так ли думали мои коллеги в других подразделениях дивизии и корпуса? Может быть, им было яснее и понятнее, ведь почти все мои коллеги в соседних полках, как мне довелось узнать, были намного старше меня? Не знаю. Наверное, для столь ответственной роли в столь ответственном деле я был слишком молод и неопытен…
Хотя и тут было ясно, что мне в кавалерийском полку, который часто перемещается на большие расстояния, вести настоящую оперативную работу по поимке шпионов будет крайне сложно. К тому же кавалерийская часть редко и мало стоит в городах. Чем здесь кормить лошадей? Как можно быстрее мы уходили в сельскую местность.
Дня через три, под утро, вдоль опушки по дороге, которой раньше и не было, протоптанной и проезженной нашими конниками, двигался не спеша какой-то необычный обоз — повозки с большими котлами, мешками, набитыми неизвестно чем, еще какое-то имущество, и, самое главное, на повозках сидели человек пять девчат. В форме, в кубаночках.
Недоумение по поводу назначения сей кавалькады разъяснилось быстро: это был ППО — полевой прачечный отряд. Так именовалось это корпусное подразделение. Ну, подумалось мне, потеряют теперь наши казачки сон и покой…
Разместились девушки в большой палатке, на уютной полянке близ ручья. Галантность наших кавалеров проявилась сразу. Добровольцев воду носить, дров напилить и наколоть и вообще выполнять любую работу, просьбу или указание вплоть до самых нереальных, было весьма много. Штабу полка пришлось вмешаться. Соответствующий приказ строго регламентировал дни и часы взаимоотношений эскадронов и батарей с прибывшим «пополнением» в части стирки.
В тот же день, к вечеру, сидели мы с Николаем в своей половине, письма писали. Я отцу с матерью, он — супруге своей, Анне Никифоровне, в Оренбург. Этот город тогда еще Чкаловом назывался.
Вдруг слышу стук в стену, что разделяла нас с санчастью. Спрашиваю Ефима:
— Чего стучишь?
— Зайди-ка быстренько, дело есть.
Зашел. Ефим, еще кто-то у стола хлопочут. Запах яичницы с салом приятно защекотал ноздри. Скажем прямо, такими яствами мы нечасто баловались.
— Что это ты пир устроил? В честь каких событий?
— А вот сейчас узнаешь. Девочки, вы руки помыли?
Из
